Достаточно, чтобы не дать ему сломаться вновь.

========== «Перестань сожалеть» (Лера) ==========

Комментарий к «Перестань сожалеть» (Лера)

На майско-июньский челлендж.

День 20: «Плакать».

Ух какие предспойлерные штучки…

Не плачь, не плачь, не плачь.

Перестань сожалеть.

Пожалуйста.

— Это не из-за тебя, — говорят ей. Глаза у них мёртвые и пустые, как у выброшенных кукол. Они равнодушны, но пытаются быть сочувствующими. Это те немногие, кто ещё от себя не оттолкнул — но это не потому что Лера им нравится, а потому что она им полезна. Она это понимает. Она — к своему ужасу — это понимает.

— Но я тоже замешана, — эхом серебристым отзывается она. Её губы холодны и голубоватым оттенком окрашены, как будто их юкки-онна коснулась своей заиневевшей рукой. Всё кажется размытым, и мрак смешивается с концентрированным холодом, не даря ни спокойствия, ни агонии. Только ничто, всепоглощающее и давящее. Лера не уверена, что регулирует собственный голос, как её всегда учили, но забываются и самые простые вещи; она закрывает лицо руками.

Потому что лицо её — кукольное и вот-вот бесповоротно превратится в маску.

Ей нужно перестать возвращаться к этому снова и снова.

— Ты дрянное отродье, — шипят тысячи змей. Они свернулись вокруг клинков, но их яд страшнее проклятой стали. Лера отшатывается от них, её бьёт озноб, она обхватывает себя руками, силясь удержать хоть толику тепла. Не удаётся. В леденящем забвении тонет всё. Она не видит света, но видит разлитые чернильные тени и каждый ими проглоченный штрих. Лера как будто сама наполняется этим мраком, не может ни моргнуть, ни выдохнуть. Каждое слово её стынет и остаётся запечатанным, так и не срываясь с губ.

— Пожалуйста, не вините нас. Это не мы. Мы не хотели.

Перестань сожалеть. Ты уже ничего не изменишь.

— Лжёшь, — звоном громовым раскатываются молнии голосов. — Лжёшь, лжёшь, лжёшь!

— Оставьте его в покое! — кричит Лера, хватаясь за край знакомого пиджака, но прорезавшийся в беззвучии контакт не даёт ей расслабления. Она спотыкается, а потом грудь разрывают рыдания, сотрясая её, бросая из жара в стужу и обратно, раскалывая до основания. Он прижимает её к себе, но его руки тоже холодные — он и не пытается её согреть. Он не умеет.

Губы от слёз солёные. Лера руками пытается их стереть, жалит костяшки об остроту собственной маски. Навсегда, навсегда, навсегда? Лера утирает ресницы грубо и зло, и старается ещё сделать вид, что она сильная, но колени погибаются, и она вновь прячет лицо в аромате свежести, аромате дома, которого не существовало и не существует — он есть в одежде просто потому, что Лера сама его выдумала. Самообман, иллюзия желания; она не может иначе выкарабкаться, а он позволяет карабкаться через него.

— Перестань сожалеть. — Она говорит это не себе (в этот раз), а ему.

— Перестань плакать, — отзывается он. Его голос чёрный, как если бы голоса имели цвета. Его голос — те же чернила и клубящийся в закоулках сознания мрак. — Слезами ты ничего не добьёшься.

Пожалуйста.

— Я не хочу ничего добиваться! — У неё дрожат плечи, и она сползает вниз, а он опускается на колени — потому что Лера тянет за собой, туда, на дно, где её стеклянным цветам самое место, где они только смогут дышать. Она цепляется за него, как за спасательный круг, но он давно лишён воздуха и не вырывается только потому, что навалившаяся тяжесть не оставляет ни шанса думать о другом. Он думает не о Лере. И не о себе. Он думает о том, что произошло. Лера плачет, её голос тоненьким всхлипом рассекает кромешную ночь: — Ты не виноват!

— Я это допустил, — он говорит так, словно это ничего не значит. — Прекрати, Лер. Ты ничего не исправишь.

Перестань сожалеть.

Но ты не перестанешь, да?

Брат смотрит на неё так, как будто её не видит, и Лера, дрожа от слёз, с опухшими глазами и высушенными зрачками, с бледными губами и страхом в изломе тонких бровей, Лера берёт его лицо в свои ладони, но всё равно не находит его взгляд. Потому что он уверен, что прав. Что он это допустил. Он теперь будет сожалеть об этом.

Вечно?

Лера плачет, но Борису всегда было всё равно на эмоции.

Ему бы свои не разрушить окончательно — потому что уже сейчас от них остаются лишь тонущие в темноте развалины.

— Перестань сожалеть! — она уже едва выдыхает, голос ломается и прячется в тенях, свистом выходя из лёгких. — Прошу тебя…

Это бремя он с ней никогда не разделит. Как и ожидалось. Лера — слишком ребёнок.

Слёзы душат вновь, и она опускает голову.

Перестань…

========== «Игра на желание» (Союз) ==========

Комментарий к «Игра на желание» (Союз)

На майско-июньский челлендж.

День 21: «Игра на желание».

— Суровая игра какая-то. И насколько смелыми могут быть желания? — Дайки скрещивает ноги, опирается на подушки. Найто стащил их с дивана и разложил вокруг, чтобы было удобнее, и ему за это уже влетело — но теперь Дайки думает, что так даже приятнее. Напарник приваливается рядом, задевая его плечом, но Дайки его уже не отталкивает. Привык.

— Говорить Шиеми-чан подстричься, например, никто не будет, — объясняет Шин, — но встать на одну ногу и прокукарекать — запросто.

— Сам кукарекай, сенпай, — отзывается Шиеми с серебристой ноткой язвительности. Она кивает: — Хорошо, давайте попробуем. Начинай, пожалуйста, Дайки-кун.

— Э, я?

— А ты хочешь, чтобы начал Шин? — хмыкает Найто, и Дайки передёргивается.

— Нет уж! — Игнорируя возмущённый возглас божества по имени Коминато-сама, Дайки поворачивается к Акихито. Парнишка вскидывает лицо, глаза его озаряются радостью: а вот он всё ещё не привык к тому, что его здесь считают другом. Ничего, исправим. Тем более, Дайки в голову закралась идея. Он уточняет: — Вообще любое желание? Ну, если не жестокое.

Шин соглашается.

— Тогда тебе задание, — провозглашает Дайки. — Ты берёшь у каждого тут какую-либо вещь. Лучше небольшую.

Первым соображает Шин, по его красивейшему солнечному лику расплывается довольная улыбка. Затем доходит до Шиеми, потом до Найто и Кёко, и вот уже все улыбаются. Акихито в лёгком замешательстве кивает.

Они сидят в кругу, слева от парнишки Кёко, справа — Дайки. От них он сразу получает яркую фенечку и серебристый джойстик от приставки. Шиеми вытаскивает из пепельных волок заколку-невидимку и, перетягиваясь через Кёко, убирает несколько прядей Акихито за ухо. Найто, порывшись в карманах брюк, достаёт игральную кость и бросает, парнишка ловит. Шин с самодовольной ухмылкой вручает дорогую зажигалку с узором на поверхности — зачем она некурящему актёру, никто не спрашивает.

Акихито интересуется, что теперь, и Кёко хихикает беззлобно:

— Не понял ещё, Акки? Это тебе!

— ?

— Не подарки… простовато для них, — поясняет Дайки. — Что-то типа памятной вещицы. Это наше, но оно будет у тебя.

У Акихито не зрачки, а звёзды сияющие. Растерянный, он по-детски милым жестом прижимает собранные сокровища к груди, как будто к самому сердцу. Ресницы его подрагивают. Он и забывает, что игра продолжается, вспоминает, смущается. Дайки не может сдержать улыбку.

Кёко в предвкушении чуть ли не машет невидимым хвостиком. Акихито, ёжась от волнения, говорит девочке сделать любому из собравшихся причёску. Оранжевый взгляд восхищённой заданием Кёко скользит по ребятам, заставляя их напрячься — «лишь бы не я»! Спустя пару минут ещё красивее становится Шин: его непослушные красновато-золотистые вихры собраны в крохотный хвостик над левым ухом. Кёко немножко робеет, но Шин ласково её хвалит — хотя Дайки ожидал, что самовлюблённый актёр ужаснётся.

— Не обязательно же именно по кругу, да, да? — щебечет Кёко. Дайки чувствует пробегающий по позвоночнику озноб и не ошибается: взор девочки устремлён именно на него, а птичий голосок возвещает: — Дай-чи, не сопротивляйся, я сейчас тебя посажу, и ты будешь сидеть, не выбираясь!

Ох, не обманула его интуиция…