— Как вернёшься, будем чай пить, — кивает Роан. — Ты хоть выспался?

— Да, нормально.

— Хорошо молодым, — он с игривым беспокойством постукивает пальцами по плечу Каспера. — А я вот не выспался. Но всё равно ночь была хорошая. — Его спутник почему-то дёргается, но Роан невозмутимо продолжает: — Кас, подбросишь?

Кстати, а ведь странностью Антон мог бы человека подкинуть, заставив подняться кровь в его теле, хм?

— Доброго дня, — говорит Каспер Антону. Он всё ещё кажется каким-то странным. — Заглядывай после работы.

— Ладно.

К Касперу юноша относится хорошо. Этот человек надёжный и понятно излагает мысли, он, может, и закрытый, но все его действия указывают, что он не собирается вредить лифам. Он выгородил их уже, а потом, во время пропажи Роана, сам во всём помогал. У Антона нет никакого желания относиться к Касперу плохо.

Они уезжают, а Антон бежит дальше. Он минует спальный район, игнорируя укоризненные взоры светлых девятиэтажек, и оказывается на набережной. Здесь перила ограждают от падений, и рядом с выключенным фонарём, подогнув ноги, лицом к воде сидит какой-то человек; его Антон узнаёт довольно быстро, даже со спины. Тот, видимо, чувствует, ибо оглядывается и коротко кивает. Антон кивает в ответ, и они так расходятся — им с Йореком достаточно понимания, слова не так нужны.

Тумана нет — погода пока стынет в нерешительности и явно не собирается оттаивать. Грязь мешается с остаточным снегом под ногами, кроссовки, благо, не промокают; Антон огибает пару площадок и сталкивается с ещё одним знакомым. Точнее, знакомой; она деловито шагает в сторону отделения, откинув за спину волнистые сине-фиолетовые волосы, шагает девушка-метаморф по имени Люси. Заслышав шаги, оборачивается, присвистывает и машет рукой:

— Утречка, ранняя пташка!

— Доброе, — отзывается Антон, сбавляя шаг, поравнявшись с ней.

— Видишь, в какую рань приходится вставать, — шутливо жалуется Люси. На самом деле она невозмутима, даже настроение хорошее, и Антон принимает её слова как веселье. — Работа, работа и только работа! Ну да не буду тебя отвлекать. Хорошего дня!

— И тебе.

Люси, как и Каспер, как и Йорек, не вызывает у него отторжения. Эта девушка немного чудная, потому что как раз её взгляды всегда прозрачны, но она остаётся тем, на кого по какой-то размытой причине можно положиться. Девушка кивает ему дружелюбно, и Антон бежит дальше, оставляя силуэт знакомой позади.

Видимо, он в это утро всех решил собрать. Антон затормаживает, когда поперёк дороги выскакивает знакомый силуэт — на нём три куртки, тёмные глаза бегают, он сбивчиво кивает Антону и шмыгает в подворотню. Ноа, парнишка из компании Алсу. А вон и она сама — виднеется за окном соседнего дома, деловито пересчитывая какие-то бумажки пальцами, ногти которых накрашены чёрным. Она Антона игнорирует, а он не окликает.

Поворот за угол. Здесь уже некого встречать, но всё равно удаётся. У одного из подъездов стоят два знакомых человека: ещё один Каспер, но не в кожаной куртке, а в светлом пальто, и Борис Круценко, собранный и серьёзный. Они негромко переговариваются с человеком в полицейской форме, и Антон запоздало узнаёт Тау из отделения. Он приближается, и Каспер замечает его.

— Доброе утро, — хмыкает Каспер.

— Здравствуйте.

Борис касается его пронзительным взглядом и тут же отводит — не до Антона сейчас. Тау только дёргается. Лиф тут всё ещё не любят, хотя Круценко в числе исключений — ему лишь бы всё ладно работало.

Антон бежит дальше. Утро занимается сиянием, и Авельск постепенно оживает, отмирают районы, дороги чихают первыми заездами, холодный весенний ветер треплет сырые тряпки на перилах балконов. Антон торопится к дому, не обращая внимания на неприятное ощущение в горле — воздух липкий, вязкий и мокрый — всё равно скоро отогреется.

Дома его уже ждут.

Доброе утро, Авельск. Для тебя начинается ещё один день.

========== «Сломанность» (Михаил, Борис) ==========

Комментарий к «Сломанность» (Михаил, Борис)

На майско-июньский челлендж.

День 19: «Попытка вытащить на фейерверки».

— 2008 год

Как выражался Дэн (да будет славен этот старый пройдоха), «ты погибнешь тогда, когда перестанешь двигаться». Он повторял: «Смерть — в неподвижности. Жизнь — это постоянное движение, не важно, в какую сторону; даже если ты плывёшь ко дну, главное, что ты плывёшь». Михаил тогда пофыркал презрительно, но слова всё равно запомнил. Но кто бы знал, что они вот сейчас пригодятся?

У Бориса глаза не запавшие, а движения всё такие же резковатые, но умелые, осанка безупречна, взгляд пронзителен. В нём как будто ничего и не пошатнулось; сотрудники шепчутся, что он вообще человек без сердца, а Михаил только головой качает. Наблюдает за тем, как парень всего на пару лет его старше всё больше закрывается в своём горе, становясь ещё больше похожим на неприступную скалу из чёрного гранита.

Михаила, на самом деле, не тревожит неприступность. Он и не собирается отвоёвывать право быть к этому человеку ближе, глупости какие-то. Но вот сейчас, глядя в спину удаляющемуся в свой кабинет Круценко, Михаил признаётся беззвучно, что кроме него вытащить Бориса из этой бездны некому. Он не сдался этим людям, не сдался отделению, даже Капралу толком не сдался. Единственный остался — это, очевидно, Каринов. Молодой стажёр с ветром в светлой голове. Игнорирующий окружающих на уровне глубинном, хоть и допускающий их существование. Тот, кто уж точно не раздумывал, шагая навстречу, потому что его решительность — это он сам.

— Привет, — произносит Михаил, без стука заявляясь в кабинет. Борис поднимает на него взгляд, как обычно окатывающий холодом: несмотря на тёплый сезон, от одного взора Круценко льдом покрыться может даже Африка. Так как Борис ничего не говорит, Каринов продолжает: — Сегодня вечером фейерверки. Пошли сходим!

— Иди работай.

Сурово и жёстко обрубает мечом тяжелокаменным. Ну, ничего, и не таких кололи. Хотя на этой мысли Михаил себя ловит и морщится с неприятным ощущением в груди: нет, он колоть Бориса никогда не будет. Он видел то, что другим неведомо. Что бы ни возомнили другие сотрудники, Каринов стереотипы не воспринимает, а с этим человеком подобное ломается сразу при приближении. Борис может казаться простым и подходящим типированию, а потом раскрывается с другой стороны. Он многограннее, чем кажется. И куда больнее сломан.

— Только после того, как мы сходим на фейерверки, — быстро подхватывает Михаил. Устраивается на стуле напротив рабочего стола, ставит локти и заглядывает Борису в глаза. Он думает, что его иммунитет к пронзительному взору коллеги — настоящий дар. Покруче странности будет. Каринов хмыкает: — Слушай, тебе развеяться нужно.

— Если ты видел меня в горе, это не значит, что ты мне уже брат, — отрезает Борис, возвращаясь к бумагам. Тем не менее, слушает, а Михаилу только это и надо.

— Да какой я тебе брат? У меня, знаешь ли, сестричка есть. Чудесная. Ледышка покруче тебя, глазищами стреляет — ух. Вы бы с ней могли устроить дуэль, что мир бы разнесла… Они сошлись, вода и пламень — и дальше по тексту. Но ты душевнее. Потому я тебя и тащу, ясно?

— Прекрати болтать. Отвлекаешь.

— Я сейчас твоё «отвлекание» выкину в окно. — Михаил негодует. Встаёт на ноги. — Так, ты обдумай всё. Ты честный, Борис, я-то в курсе. Вот взвесь, что тебе реально нужно, а потом уже отказывайся. Если продолжишь закрываться, выгоришь вдесятеро быстрее, поверь моему с трудом не пропитому опыту. Так что в шесть я ещё загляну — а потом мы пойдём смотреть, как люди радуются каким-то тупым искоркам, о’кей? До вечера!

Борис не отрицает, что он открыл своё горе. Не отрицает и теперь, когда Каринов льёт слова щедро, как будто книгу в одночасье решил настрочить. Смотрит чуть устало, и прорезается штрихами измождённость в молодом лице, всего за неделю потерявшем былые краски. Даже если никто в отделении не захочет Круценко понимать, этого захочет Михаил. Может, потому что видит в этом человеке того, кто дополняет его — и кого он сам может дополнить.