— У тебя нежные руки, — говорит Гамлет, наблюдая за её действиями, и его бледному лицу постепенно возвращаются краски. Он тянется её поцеловать, и Кали прокусывает ему губу: она не хочет иметь с ним ничего общего, она его вообще ненавидит! Заправляет бинт аккуратно и заявляет, чтобы он сейчас же топал в медкабинет, пусть осмотрят и сделают что-нибудь. Гамлет склоняет голову: — Благодарю.
— Сдохни уже! И почему вечно нужно за тобой носиться, сволочь неблагодарная?!
— Потому что сама того хочешь, — философски говорит Гамлет и перехватывает здоровой рукой её за предплечье, не давая ударить себя по голове; целует запястье и отпускает, улыбаясь. — Чем мы не прекрасная пара? Ненависть до бесконечности, ненависть до гроба. В горе и в радости…
Бинт лежит хорошо, рана снова не откроется — во всяком случае, до помощи нормального врача доживёт. Кали фыркает и отворачивается, направляясь обратно в кабинет. О том, что она всё-таки выскочила к нему на помощь, хоть ничего смертельного и не было, она старается не думать. Ни к чему.
До бесконечности? Да запросто. Её чувства долго выдерживаются. Её яда хватит его растворить.
Нужно только прекратить вот так позволять прорывать свою защиту…
========== «Баланс» (Михаил) ==========
Комментарий к «Баланс» (Михаил)
На майско-июньский челлендж.
День 5: «Зима, на улице минус тридцать».
— 2018 год, январь
Солгал тот человек, что назвал зиму белой — никакая она не белая; в её мягкой палитре смешиваются тона самого разного серебра, от снежного до искристо-молочного, седое серебро скользит электрическим эхом, разносится звенящим голубистым бликом. Сиреневым по капле, а в свете — нежнейший розовый, персиковыми отражениями на антрацитово-серой дорожке, ныне погребённой под сугробами, и всё до бесконечности ласково.
Но теперь деланная игривость зимы сменяется ударами жестокими, протяжными, как застывший на хрипе вздох мёрзнущей птицы. Зима расправляет крылья, каждое перо — новый настигающий мороз, сковывающий землю. Мир замирает, не может двигаться, каждое слово застывает стеклом. Кажется, холод оседает на всяком колыхании, и теперь любое шевеление заметно. Мир застыл, его дороги застыли, его сердце бьётся едва слышно и одновременно оглушающее громко.
Но, может, в том и сохраняется баланс. Когда термометр трагично возвещает о температуре ниже нормы, в тридцать с лишним градусами дальше нуля, не думается уже о тепле. Думается, что сегодня всё совершенно чудесно. Лес замолкает, в нём каждое похрустывание слышно. Если остановиться и прислушаться, можно даже понять, что совсем рядом крадётся по налетевшему за ночь снегу шаловливое Время. Его шаги поигрывают шорохами, его следы растворяются в снеге, чья белизна вмещает тысячи оттенков. Если поймать Время сейчас, можно ли будет его тоже остановить? Чтобы больше ничего не двигалось в этой прекрасной зиме. Чтобы можно было в ней раствориться.
Михаил улыбается. Он умеет быть разным — вежливым и грубым, радостным и грустным, обходительным и открытым, и он может усмехаться — это наиболее частая его эмоция. Но улыбка — нечто другое. Эта его улыбка подхватывается морозом восторженно, как новое чудо, и преподносится небесам, белым среди седины общей, как величайший дар, восхитительное сокровище. Михаилова эмоция застывает в воздухе, как и всё остальное, и ему кажется, что даже взгляды тут замирают — они стоят в прозрачности ощутимыми пересечениями. Лес хранит воспоминания обо всех, кто с ним соприкасался. Михаилу, кажется, удалось это впервые.
Каринов вечно балансирует на грани, не срываясь в бездну, не уходя в пике. Оба положения ему опасны, оба выбора губительны: он всё ещё дипломат NOTE, он представляет её интересы и интересы своего лидера, он должен защищать теперь не только себя, но и свою семью. Ему надо быть осторожным. Ему нравится быть осторожным, потому что это относится не только к нему. Его улыбка подхватывается зимой, и, честное слово, это самое прекрасное, что Михаил когда-либо видел в природе.
Шаги заметёт январская пурга, что скоро скроет лес под нашествием своего безудержного воя. Пробирающий до костей волчий холод, такой ободряющий своим искристым восхищением, сменится более мягким покалыванием и более суровыми порывами ветра. Всё замещается иным, Михаил привык к таким законам, он сам способствует движению мира вокруг себя. Но сейчас ему просто легко на душе. У него ресницы склеены белизной, и на прядях, торчащих из-под шапки, оседает иней, делая его похожим на волшебника. Михаил выбрался в лес погулять, а находит больше, чем ожидал. Это тоже прекрасно. Это тоже символ баланса.
У него всё наконец-то в равновесии, хоть и наивно говорить подобное в условиях, в коих он существует. Гармония посреди тончайшей нити, как гимнаст качается на паутинке; Михаил же стоит на распутье, всё ещё вращая вокруг себя дороги часовыми кольцами, спиралями поднимая их выше и выше. Даже зима не постоянна, так что же говорить о времени и гармонии? Но Каринов всё равно их сохраняет в себе. Он сохраняет в себе всё, что довелось почувствовать, ведь однажды это станет его новым шагом дальше по своей узкой и едва заметной дистанции.
Михаил — сам себе баланс, как и мир, как и природа, что сейчас зимой окутывает участки, что играет серебром на черепицах и каждым выдохом вырывается с маленькими облачками. Михаил шагает по направлению к своему дому и, действительно, сейчас его счастливее вряд ли сыщешь человека. Потому что гармонию не нужно искать в реальности вокруг, если она есть в тебе самом. Потому что он свою уже нашёл.
И впредь не потеряет.
========== «Километры в пустоту» (Юра, Сашка) ==========
Комментарий к «Километры в пустоту» (Юра, Сашка)
На майско-июньский челлендж.
День 6: «Телефонный разговор».
— 2018 год, сентябрь
Гудки протяжные, длительные, нервы вытягивают в струны и играют на них нещадно смычком расстояния — не такого уж пугающего, но несомненно важного. И вообще, это первый раз, когда такое встаёт возможность провернуть, да и желание имеется, да и звонок не кому угодно, а именно ей — Юра волнуется, хоть и ни за что это не признает. Берут не сразу, и он вздрагивает, когда прерывается ожидание, и на том конце звучит голос бодрый и…
— Привет! Санька типа занята, она так кричала со своего насеста, но ты погодь минутку!
…явно не Сашкин.
Юра удивлённо успевает только «агакнуть» в ответ, и звуки прорываются неестественные: не дыхание, а скорее шаги, как будто по какому-то свободному помещению. Слышится короткое ругательство — нет, не Сашка, потому что Сашка бы выразилась куда изобретательнее, а не так топорно.
— Офиге-е-еть, Риш, прикинь, ей уже мальчики какие-то звонят! — слышится восторженный крик, и Юра вздрагивает, хмурится и вслушивается. Хотя телефон явно опустили, голоса ещё слышно.
— Это Сашин телефон? — отвечают спокойно, приглушённо. Этот голос тоже женский. — Отнеси уже ей.
— Когда я сказала, что ей звонят, она послала меня цикад ловить! — Возмущение.
— Лен.
— Понятно-понятно! Где эта прошмыга? Э-э-эй, Санька, алло-о-о-о!
Один вопрос крутится в вихрастой головушке немного ошалевшего Юрия: что у них там происходит? Нет, Сашка рассказывала про то, что отделение Октябрьска людей колоритных полно, и что не со всеми (то есть со всеми не) девочка не ладит, но прямо так… довольно специфично. Юра помнил, что отделение находится в обсерватории, но не представлял, что у них там всё так просто. Кричать на весь этаж, чтобы докричаться до одной непоседы…
Слышится потасовка, шум и гам, топот, а потом телефон выхватывается, и деловитый вопрос разрезает километры:
— Йо, это кто?
— Юра, — он отвечает немного сбивчиво, но почти готов поручиться за то, что девчонка просияла — это неожиданно ощущается в самом тоне её бодрого голоса.
— Ва, сто лет! Даже Сугу успел вылезти из берлоги, а ты всё не звонил!
— Так ты тоже, между прочим!
— Ари сказала, что девочки первыми не звонят!
