Аня — тоже вакуум.

Серёжа погружается в сеть и разбирает её запутанные хитросплетения. Клубки данных выстраиваются в ровные строчки. Серёжа фильтрует всё, что находит, и разносит по архивам собственного опыта, разводит коды на нужные и временные, превосходит сам себя. За стёклами очков его глаза совсем тусклые. В краткие мгновения, проводимые на улице, он чувствует головокружение и неистовое желание отгородиться — но нельзя. У него остаётся сестра. Он должен держаться. Ради неё. Это всё, из-за чего он до сих пор жив.

Аня наблюдает за ним — пока больше ничего не делает. Она смотрит на его худую спину в растянутой футболке, когда брат сидит за компьютером, перебирая ряды чисел и букв, хмурясь, пробуя заново. Она смотрит на него, а потом думает: серый. Он совершенно серый. Он похож на тень осеннего дня, когда на улице сухо, нет ни дождя, ни ветра — только зыбкий ломкий воздух, пустой и стеклянный, в нём лишь пыль оседает. Серость кромешная и потерянная. Брат выжигает из себя краски постоянной заботой о единственном, что ещё считает важным.

Если бы людей можно было описать красками, если бы людей можно было разложить на оттенки, на гамму, на палитру, на чистый спектр — она бы назвала брата серым. Аня смотрит на него, свернувшись, и ей впервые становится холодно. И впервые за долгое время в ней просыпается робкая, растерянная мысль: «Но ведь люди такими не должны быть».

Тогда ей кажется, что серый в основе его смешивается с чем-то неярко-оранжевым, тускло-апельсиновым, но она моргает, наваждение рушится, и Аня отворачивается.

Для неё цвета давно уже не существуют.

========== » 5 ==========

В какой-то момент она думает, что это уже чересчур. Мысль вырывает её из очередного кошмара, и она не успевает и вскрикнуть, когда видит над собой знакомый потолок и светлые стены своей спальни. Думает, что мебель здесь слишком простая. Может, стоит украсить. Вздрагивает и приходит в себя.

Серёжа с утра ушёл, а она бродит по квартире, словно очнувшаяся после комы неприкаянная душа. Смотрит. Она не замечала, что здесь так удобно расположены помещения. У дверей ручки чуть поскрипывают. Зеркало в прихожей не чищено. Окна грязные. В холодильнике какая-то еда, но брат не учился готовить, там совсем простое. Аня мотает головой, как будто у неё в ушах вода. Тело звенит, она дрожит, но идёт обратно к себе, одевается, берёт впервые ключи от квартиры, запирает за собой дверь и шагает в ближайший магазин. Закупается продуктами, возвращается. Тянется за кухонным ножом и берёт его растерянно: а что она делать-то собралась?

Она впервые смотрит на календарь и ужасается. Она столько времени провела в полной отстранённости, замкнувшись, закрывшись, сломавшись… Жар приливает к щекам. Если бы не брат, она бы завяла, как и мамины цветы. Ох. Родителей… их ведь больше нет. Аня вздрагивает, кусает себя за запястье, чтобы не завыть, но всё равно воет, падает на колени — впервые плачет о том, что полностью понимает. Она рыдает и бьётся в истерике, а потом накатившая паника отступает.

Что же она натворила? Что же она творит? Она бросила его! Она бросила брата в тот момент, когда он по-настоящему в ней нуждался! Просто оставила одного разбираться со всеми трудностями, исчезла, когда была необходима, когда они должны были держаться вместе — она просто, просто…

Думала только о себе.

Аня задыхается. Бросается в прихожую, когда слышит поворачивающийся в замке ключ. Серёжа заходит — в куртке, на улице уже холодно, сильно похудевший всего за пару недель её забвения — растерянным взглядом обводит прихожую.

— Супом пахнет… — успевает заметить он, прежде чем Аня врезается ему в живот, не сдерживая новых рыданий.

— Прости, прости, прости меня!

Она себе этого никогда не простит. Но Серёжа изумлённо гладит её по голове, обнимает, наклоняясь, и она чувствует, словно он улыбнулся, по-настоящему улыбнулся — с тех пор, как всё произошло, он улыбается вновь, и от этого плач становится только громче, чувство вины — ярче. Аня сгорает со стыда и от ненависти к своей слабости, но вжимается в брата и повторяет себе опять и опять, что больше такого не допустит. Она будет сильнее. Она будет держаться. Она отдаст всё, что нужно, если этого хватит, чтобы искупить её грех.

Аня будет заниматься домашними делами. Будет учиться. Будет вести себя так, чтобы больше ему не приходилось тащить этот груз одному. Она будет ему опорой и другом. Она будет ему сестрой. Она теперь просто обязана, ведь они — всё, что есть друг у друга. Аня молит о прощении, но уже знает, что ей делать. И потому путь неожиданно становится светлее.

Даже если потерю пережить невозможно, они хотя бы постараются. И — она теперь уверена — она сделает всё, чтобы у брата это получилось.

Насчёт себя она давно уже не питает никаких надежд.

========== » 6 ==========

Аня Зверева возвращается в школу. Она не знает, как себя вести теперь, не знает, что отвечать на вопросы, и не знает, как теперь обращаться к людям самой. Две недели она бродила выпитой тенью, и вновь оказываться в обществе, ещё и обществе любопытном — там ведь сплошь подростки… Но Аня смотрит на брата и понимает: ни за что. Ей уже нельзя отступать. Она не имеет права.

Аня улыбается Серёже и говорит, что со всем справится. Пусть и многое упустила, она наверстает.

— Верно, — растерянно отзывается брат, гладя её по голове, — ты же умная девочка.

Она не смеет отрицать.

В школе её сразу обступает круговорот пестроты. Сперва она пугается ужасно, отшатывается — всё настолько яркое и разнообразное, что не сразу удаётся сфокусироваться. Она теребит краешек юбки и неверяще смотрит на людей, часто моргает: очертания смазываются, и она хмурится, пытаясь восстановить цельную картину. Постепенно всё приходит в норму, и она чуть более спокойная заходит в класс.

Они воспитанные, не обступают, но их косые взгляды колют, как маленькие иголочки. Любопытство. Тревога. Задумчивость. Каждое можно назвать отдельно, но она путается только больше. Смущённо опускает глаза. Под взорами всех собравшихся чувствует себя крайне неуютно и надеется, что это скорее закончится; закрывая глаза, она вспоминает вещи, которые вспоминать не хочется, и только шире их распахивает. А ещё здесь о ней беспокоятся. Подружки мнутся, неспособные выразить сочувствие, и она смотрит на них задумчиво и старается понять, как теперь действовать, чтобы выражаться правильно. Чтобы никто не понял, что на самом деле у неё дыра в груди. Чтобы они думали, что всё хорошо.

Ане нужно быть такой, чтобы никого больше не беспокоить. Она не хочет впредь показывать людям слабость. Ради брата она должна быть сильной, но сила невозможна в горести. Ане хватает времени, чтобы подумать об этом, она расставляет приоритеты, с первого места смещая себя. Она уже не тот избалованный ребёнок, каким она была до смерти родителей. Она теперь в ответе не только за себя.

Аня смотрит на подружек, а затем им улыбается. Складывает губки, изгибает их уголки. В её личике — всё ещё мягком, хоть и выпитом депрессией — нет ни намёка на лживость. Внутри что-то ломко и тонко хрустит, рушась осколками, и Аня одёргивает себя: ну уж нет. Она больше не допустит иного. Она сама так выбирает. Аня улыбается, окружающим становится легче — она почти уверена, что в этот момент может настроиться и понять их чувства.

Людям всё равно, какое у тебя горе. Они вынуждены переживать его с тобой, раз к тебе приближаются, но на самом деле им наплевать. Проще признать, что у другого всё хорошо, чем озадачиваться поисками причин, волновать самого себя, бороться. Если видишь, что он в порядке — значит, он в порядке. Меньше нагрузки. Люди вокруг могут передохнуть; им своих проблем хватает, чтобы ещё и с чужими возиться? Ане кажется, что опора под ней становится совсем шаткой, и она утыкается взглядом в тетрадь. Им плевать на неё. Им нужно лишь их спокойствие.

Что ж, они его получат. Ане впервые приходится притворяться, но она столь цепко следит за любой ответной реакцией, что быстро налаживает контакт. Ей кажется, словно контрастность окружающего мира отступает на второй план — немного напоминает галлюцинацию. Аня думает о том, что этот мир ей вообще не сдался. И решает, что люди ей куда важнее.