В висках побаливает. Модест залпом выпивает маленькую порцию американо, стараясь отвлечься. Об этом явно только с Яном разговор вести и надо. Но Ян ещё занят. И кто знает, к какому настроению приведёт разговор с сестрой? Модест уверен отчего-то, что всё будет хорошо, но не может отвечать за это головой. И ждёт, работает, ждёт. А вечером Ян зовёт его на свидание. Становится ещё волнительнее.

Как хорошо, что завтра выходной. Или, наоборот, плохо, если Мод так и не сумеет собраться.

Он возвращается домой, как обычно, к ночи. Отчим сидит на кухне, пьёт чай из большой кружки — прямо-таки богатырский размерчик, порция для великана. Отчиму всегда нравился чай, а чем его больше, тем лучше. Модест специально для него даже научился вкусно заваривать. Так, без цели. Просто отчиму нравится. Это второй его родной человек, пусть по крови и есть право называть чужаком; отчим вырастил его, как собственного сына, и делит с ним один дом, одну кухню. Встречает подросшего воспитанника задумчивым отстранённым взглядом — явно думал о чём-то своём. Встряхивается.

— Тебе удобно так возвращаться? — спрашивает он чуть севшим голосом.

— Да, вполне, — улыбается Модест, оставляя пальто в прихожей и изучающий кухонную столешницу. Наливает чаю и себе. Из быстро вскипающего чайника доливает кипятка отчиму и следом заполняет свою кружку. Она белая, с чёрными мелкими крестиками — кто-то подарил года три назад. Сколотый край. Высокая, но не широкая. Как раз для Модеста.

— Хорошо. — Отчим рассматривает его лицо без давления, но будто вопрошающе. Однако говорит совсем не о том, о чём тускло поблёскивает его выпитый горем взгляд: — Я хотел поговорить с тобой кое о чём, Мод.

— Я весь во внимании, — кивает парень. Он присаживается напротив и отламывает себе половину вафли. Ему вообще-то нравится кисловатый вкус, но вафли — это дар божий, прекрасное создание умов человеческих, их поглощать — себя радовать.

Отчим окидывает взглядом кухню. Их было в этом доме трое, но теперь лишь двое, а для двоих она великовата. Домик сам по себе аккуратный, без изысков, но мама всегда говорила: кухня — лицо дома, так что всё здесь хорошего качества, красивое, чистое. Дерево мягко освещается высокой лампой. Даже тени от ножек широкого стола тёплые и совсем не мрачные.

Мама приучила Модеста везде поддерживать чистоту, так что он всегда здесь убирается, даже когда мамы больше нет. Протирает столешницы, намывает плиту, просматривает срок годности у продуктов в холодильнике, ставит цветы в вазу по центру стола. Они и сейчас слегка белеют, мелкие хризантемы с частыми лепестками. Мод задерживает на них взгляд. Он знает, о чём начнёт говорить человек, давно ставший ему отцом, но не готов пока давать на то ответ.

— Тебе двадцать пять уже, ты взрослый человек, — говорит отчим всё равно. — И я тоже. Мы можем решать проблемы вместе.

— Разве есть сейчас проблемы? — слегка склоняет голову Модест.

— Я только хотел сказать… — Он покашливает в кулак. — Ты не обязан находиться там, где не хочешь. Да, ты вырос в этом доме, но не обязан в нём оставаться, если нет желания. Я же вижу, что ты стараешься реже тут бывать. Если что, мы можем подыскать тебе квартиру в городе. Денег-то снимать хватит, тем более, ты тоже работаешь, и накопления есть.

Острым взглядом голубые глаза режут пространство — Мод пристально смотрит на собеседника.

— А как же ты, пап? — спрашивает он тихо и пусто.

— А что я? Должно быть, для одного человека дом большеват. Тоже найду жильё. — Отчим разглядывает стены, не ясно, о чём думает, насколько ему больно. — Время не стоит на месте.

— Но ведь тебе совсем не хочется отсюда уезжать, я прав? Зачем тогда жертвуешь своими желаниями ради моих?

— Это не совсем так. Я не жертвую. — У него уставшее лицо, и он явно иссушен печалями, волнениями, свалившимся одиночеством. — Есть одно важное правило в родительстве: прежде идут интересы детей. Это не жертва, а естественный подход. Ты — мой дорогой сын, Модест. Я желаю тебе блага в этой жизни.

Модест долго смотрит на него. Сглатывает ком — сколько раз за день уже становилось трудно глотать — и заставляет себя слегка улыбнуться.

— Я не могу ответить сейчас, извини, — едва слышно роняет он. От любви и горечи сердце разрывает в клочья, но он старательно, изо всех сил заталкивает эмоции как можно глубже. топит в чёрной воде. Не надо. Он не хочет это чувствовать. Только любуется постаревшим, но по-прежнему исполненным достоинства и ума лицом отца. И добавляет: — Мне нужно время.

— Как решишь — скажи, — соглашается отчим. Он не давит и не торопит. Только всё ещё невыраженное сомнение в его взоре всё не отпускает Модеста, как будто отчиму хочется что-то сделать, предпринять, встряхнуть… зачем и почему — Мод не знает. Но кивает и поднимается на ноги, собираясь сполоснуть кружки и поставить сушиться. Папа работает с утра до вечера, так что готовить Модесту приходится только завтраки и ужины. А с остальным само собой пойдёт нормально.

Он всё ещё думает о словах отчима, когда после душа забирается под одеяло. Покинуть этот дом? В периоды буйного юношества всякие фантазии в голову приходили, но настоящего желания уйти отсюда Модест никогда не испытывал. Эти стены — часть его души. Они не держат силком, но сюда хочется возвращаться после долгого трудного дня. Но даже так… почему нет… Пробовать ли? На что рассчитывать? Модест представляет себя жителем города, но изнутри дёргает нечто острое, холодное, как лезвие ножа, и он спешно отворачивается. Перекатывается набок и смотрит в стену над письменным столом. На нём аккуратно разложены стопками тетради и заметки. Вот сегодня Модест порядком заметок почитал. Интересом подрагивает сначала сердце, затем — низ живота, и Мод утыкается лицом в подушку. Ну уж нет! Никакой эротики без участия Яна! Хватит и того, что весь день о нём думал!

Но засыпает он всё равно с осколочным воспоминанием под ресницами — Ян придерживает его за талию в переполненном людском потоке и прислоняется совсем близко, дышит в ухо, пальцы скользят по спине наверх… Чёрт возьми! Природа неистребима в человеке даже самом разумном. Модест хрипло выдыхает и крепче зажмуривает глаза. Наконец, себя одолеть удаётся, и сон накрывает собственным одеялом — невесомым и бархатным. Во сне не надо ни от чего бежать. Во сне всё спокойно. Чем чувствовать, он лучше выспится, ведь завтра у них встреча с Яном…

Днём город полон энергии. Не затихает он никогда, но именно на день приходится самый активный час, когда целые толпы расходятся бурными реками, места везде заняты, чтобы куда-то попасть, надо пробиться через человеческие заслоны или идти по головам. Яну и Модесту удаётся всё намного проще: уже в полдень они устраиваются за столиком в тихом маленьком кафе на втором этаже небольшого торгового центра. Всё выполнено с закосом в сторону украинских дворов, столы ограждены плетёными оградками, оформленными искусственными подсолнухами, и это могло бы казаться странным, но кажется весьма милым. Частенько в интерьере перебарщивают с количеством украшений, но здесь всего в меру, довольно уютно, а яркий полдень царит лёгкая полутень. Посетители внимания друг на друга не обращают, и двое парней могут уединиться и поговорить спокойно, изолированные от зоркого назойливого общества.

— Как с сестрой? — спрашивает Модест с лёгким волнением. Надежда теплится, что всё прошло гладко, и он целиком концентрируется на этом желании, словно на молитве — пусть у Яна всё будет хорошо. Модест — в чёрном хаори со светлыми журавлями, заправленной в чёрные брюки. Ян в светлых джинсах с закатанными краями и свободном свитере из лёгкой ткани. Он выглядит неплохо, даже хорошо. Как всегда смотрит прямо, и любование в его зрачках стойкое и приятно отзывающееся под лопатками.

— Ну, мы поговорили. — На этой фразе Ян помешивает ложечкой в принесённом мороженом. — Эмилия, кажется, не такая, как мои родители. Пахнет даже по-другому. И она хочет попробовать нам с ней поладить. Как брат с сестрой, по-человечески. Я совсем не против.