«Уткнётся лошадь…» Уткнётся лошадь Тёплыми губами В моё плечо, Огромный глаз Заполнен облаками, Рекой ещё, Отцовским домом, Лесом, ветром, ранью, Десятком дач, Моим лицом, слезами, Русской далью, Летящей вскачь. «Говори со мной попроще…»
Говори со мной попроще, По-простому говори, Словно птицы в дальней роще, Задыхаясь от любви. Словно матушка с младенцем, Медсестра со стариком. Говори, как если б с сердцем Говорила ты тайком. Мне ведь лишнего не надо, Пусть по-русски льётся речь, Словно ручеёк вдоль сада, Сада райского сиречь. Крымская татарка Вагон не шатко и не валко Вокзал оставил за спиной. По насыпи бежит татарка, Татарка крымская за мной. Куда несёшься, дева юга, С фигурой колкой, как джейран. Да, ты была моей подругой, А другом был моим стакан. Мешал я водку с коньяками, Первач и лёгкое вино. И спорил с тюркскими богами, Когда в стакане видел дно. Не так, как Жилин и Костылин, Тебя от скуки привечал. Я был влюблён в тебя, настырен, Я на руках тебя качал. Ты мне, конечно, не сестрёнка И не законная жена. «Я жду!» – вслед прокричала тонко. Я знаю, что ты ждать должна. В Россию катятся составы, Как слёзы из собачьих глаз. Прощайте, южные забавы И девы, любящие нас. В гостях у Расула Гамзатова Спустились русскою ватагой, Гуниб оставив за спиной… Нас три часа ждал сам Гамзатов, Орёл с седою головой. Сев во главе стола, как Будда, Он очертил незримый круг. И речь повёл легко и мудро, Как старый и надёжный друг. Наполненной коньячной рюмкой Он нас из круга вызывал. И я напористо и гулко Ему свои стихи читал. Кто б что ни говорил – легенда! Российского Олимпа бог! Я так сказал, и это верно, Как то, что много выпить мог. За дружбу, за Кавказ, за славу России, и за тех, кто смел. И за поэта, что по праву Здесь во главе стола сидел. Предгрозовые ласточки Не чувствую себя отцом семейства, Мальчишество торчит, как стержень в форме. Писать и пить – вот русское блаженство, Чем рассуждать с трибуны о реформе. Объятья перезрелой истерички Не вызывают бури, а напротив… Нас любят юные, я помню их косички… Помилуй Бог, при чём же здесь Набоков? Кому они достанутся такие, Я изваял их в солнечном тумане. Как ласточки предгрозовой России, Они щебечут мокрыми губами. А впрочем, говорю любой: «Свободна! Лети, покуда слабых крыльев хватит». Я поддержу дыханьем осторожно Ту, за которую судьбой другой заплатит. Одиночество Последние сожгу дрова И чайник вскипячу. Последние скажу слова И потушу свечу. Я должен быть один как перст, Чтоб слышать Божий Глас! Когда горит огонь сердец — Не отвлекайте нас. Последние сожгу дрова, Дверь за собой запру. Мы ночью постучались в рай И разошлись… к утру. «Задела, как бы невзначай…» Задела, как бы невзначай, В потоке мутного вокзала, Сказала: «Здравствуй и прощай!» И в междометиях пропала. Я сразу тот узнал вокзал, Как пульс на собственном запястье, И посреди вокзала встал, Как вкопанный по уши в счастье. В душе виденье пронеслось: Сквозь жар и запах сеновала Сердца захлёбывались врозь, Луна лучами трепыхала. Я ничего не говорил, Ты ничего не говорила, Я никого не разлюбил, Ты никого не разлюбила. Дочке Мне стыдно и тяжко; Как туча я чёрен и страшен, А ты как ромашка, И взгляд мой тебе ещё важен. Взираешь на мир Из-под крыльев отцовских, широких. Ещё я не Лир, Но я знаю отцов одиноких… Смогу ль защитить тебя, Девочка, в мире продажном? Где натиск и шторм, А у нас лишь кораблик бумажный, На коем словесности русской
Скупые глаголы, Где греки сменили варягов, А греков – монголы. А взглянешь на Родину – Грязи и крови по горло, Сажусь на обочину… Слякотно, сыро и голо… Ступай же, лети! Не озябни под северным ветром. Я встал из земли, И я лягу в следы твои – пеплом. Драматургия Евгений Чебалин |
