— Может случиться серьезное, если он не будет лечиться.
— Что же нужно, чтобы его вылечить?
— Я все написал, лекарства у него в спальне, — молодой человек раскрывает свою сумку скорой помощи и вытаскивает оттуда мятый листок.
— Не волнуйтесь, — Гермиона быстро забирает его из дрожащих рук колдомедика и пробегает взглядом по списку. — Я прослежу, чтобы он пил все это…
Молодой человек хмыкает и вновь поправляет очки, немного успокоившись.
— До свидания.
— До свидания, — отзывается Гермиона, не сдерживая смешок. Да, у людей от встречи со Снейпом всегда разная реакция.
Девушка делает предварительный стук в дверь, после чего заходит внутрь. В гостиной пусто, и она направляется к дверям спальни.
— Я велел вам убираться! — слышит она крик.
— Это я, директор, — спешит она подать голос, прежде чем открыть дверь.
— Грейнджер? Что ж, довольствуйтесь, это сотворили со мной ваши картины…
Гермиона на несколько секунд застывает. В спальне темно, и она дает глазам привыкнуть. Разве позволительно ей быть здесь, на миг смущается девушка. В спальне директора? В его спальне? Но выбора у нее нет. Она косвенно виновата в том, что Северус Снейп занемог. Ей отчасти любопытно, что же произошло. Да и потом, после всего того, что было между ними, стоит ли чего-то бояться?
Снейп лежит в постели, под подбородок закрытый темным пододеяльником и с укором смотрит на нее. Теперь она может это четко различить.
— Что случилось, профессор? — невинно спрашивает она. Должно быть, он сочтет ее вопрос за издевательство.
— Эти картины заколдованы, — просто отвечает директор. — Заберите их из моих комнат. Лучше сожгите, а то и вы занеможете. И тогда «двое скромных героев» не найдут своего счастья.
— Это вы так пошутили? — осведомляется девушка.
— Отчего же?
— Врач прописал вам лекарства…
Снейп яростно отмахивается.
— Я и без этих зеленых сопляков знаю, как мне лечиться. Это Драко вызвал их. С ним у меня будет серьезный разговор…
— Выглядите вы… больным. Так что он правильно сделал, — упрямо говорит мисс Грейнджер, ощутив себя в эту минуту преисполненной гриффиндорским желанием помочь ближнему. Должно быть ее слова звучат слишком по-учительски. Но она уже не может остановиться: — Он прописал вам лекарства и сказал, что оставил все необходимое здесь.
Гермиона с подозрением окидывает взглядом прикроватную тумбочку и разбросанные на полу вокруг нее склянки с цветной жидкостью. Один из стеклянных сосудов был разбит.
— Грейнджер, если и вы, как этот юнец, будете поучать меня, то проваливайте!
Гермиона поджимает губы и впивается карим взором в листок, который дал ей колдомедик.
— Этот юнец вообще-то целитель и специалист по недугам от заклятий, его зовут Август Сепсис.
— Мне наплевать, как его зовут! Он прописал мне маггловские лекарства, — жалуется Снейп.
— Профессор, в маггловских лекарствах нет ничего противоестественного.
— Наоборот, все маггловское оскорбляет естество магов.
— Понятно, почему он сбежал, — констатирует Гермиона и принимается поднимать с пола лекарства, натыкается на разодранную пачку маггловского антибиотика.
— Я вылечусь и без их помощи. Убирайтесь вон, Грейнджер, и захватите с собой это подобие лекарства, — бесится Снейп, краем глаза наблюдая за действиями подчиненной.
— Вы с таким же успехом хотели починить картины, — напоминает ему Гермиона.
— Подкол засчитан, мисс Грейнджер, теперь оставьте меня.
Гермиона качает головой, посмотрев на директора. Выглядел он и вправду больным. Несмотря на всю браваду, голос у него был уставший, а на лбу выступила испарина. Черные волосы на белой ткани наволочки кажутся еще темнее, а лицо — бледнее, склад черт на удивление гармоничен, совсем не отталкивает, даже притягивает и привлекает, несмотря на всю суровость выражения. Девушка не может скрыть от себя восхищения. Гермиона против воли начинает любоваться директором, но тут же одергивает себя, напомнив обо всем, что произошло между ними. Но ведь он такой один, словно молоточками, стучит ей об этом ее воспаленное подсознание. Один такой, и внешне и внутренне заполненный неповторимым набором черт характера, привычками, глубоким голосом и проницательностью глаз.
Почему, удивляется Гермиона, я сейчас смотрю на него и думаю, как никогда не смотрела и не думала? Он только что велел мне убираться, а я будто приросла к этому месту, застыла, как каменное изваяние, жду неизвестно чего. Она ловит у себя в голове неловкую мысль и цепляется за нее — если бы сейчас она решилась написать о том, что ее так восхитило в нем в свой дневник, то слова бы ее приобрели беспомощную детскую наивность. Нет, нет, никогда она этого не напишет, никогда она себе в этом не признается. Неужели ничего еще не кончено, с горечью думает она. Та свобода, которую она обрела, благодаря признанию самой себе в чувствах к нему, неужели она все еще жива после того, что было там, на холодном снегу возле старого дуба?
Если сейчас она невольно признала его единственным таким и неповторимым — как же это звучит банально! — значит, она признала в нем право быть таким грубым и язвительным, холодным и жестоким, ведь это часть него. Это право на его исключительность, которая делает его для Гермионы отличным от других. А ведь этой исключительностью Гермиона только что восхищалась. Но он по-прежнему остается и останется чужим для нее. Будь он хоть сто раз исключительный и неповторимый. Под этим покрывалом холодное, белое, должно быть, гладкое и чужое тело. Оно дышит, и все существо его пронизано язвительностью и насмешкой над ней.
Внезапно Гермиона смотрит на себя со стороны. Вломилась в его комнаты со своими наивными, детскими советами, принялась поднимать лекарства, разбросанные им. Конечно, она выглядит смешной и ранимой. Конечно, она сейчас сама провоцирует его на грубые слова. Какое ей дело до него? Неужели ее гриффиндорская сущность не отпустила ее, заставила все это делать? Под унижения и презрительный взгляд говорить о пользе лекарств, говорить очевидные вещи, мол, надо лечиться? Неужели так сложно послушать его и покинуть комнату? Что заставляет ее сейчас стоять перед ним со склянкой и мятым листком в руках? Гордость, упрямство или то мимолетное мгновение очарования им?
Зачем-то вспомнился Рон. Он был беззаботным и безмятежным, таким же как она. Но почему такое вот безмятежное не удержало ее при себе? Почему она тянется к грубому и невежественному, чем он так влечет ее? Может быть, все дело в том, что она тоже испорченная, как и он? Она жила с этим всегда и не подозревала. Они вовсе не противоположности, которые притягиваются, осеняет ее, и она усмехается. Зараза тянется к заразе.
— О чем вы думаете? — нарушает ход ее бессвязных мыслей Снейп.
— О вас. О вашем нежелании лечиться. У вас, наверное, жар. Вы мне расскажете, что произошло?
— Я же уже сказал. Проклятие от этих картин. Мне не удалось их починить. Какое-то время я лежал на полу, меня нашел Драко… и устроил кипиш.
— Вы же специалист в темной магии, — поддевает она его. — Сможете определить степень поражения проклятием? В чем оно заключается и так далее?
— Надеюсь, я не почернею, как рука Дамблдора, — отзывается Снейп. — Все не так серьезно. Проклятие накладывал на картину явно ребенок…
— Тем не менее, вам здорово досталось, — хмыкает девушка.
— Чары скоро ослабеют.
— Ну-ну, — отзывается Гермиона и устало потирает лицо руками. — Список я отдала Малфою.
— Надеюсь, там все прилично, Грейнджер?
— Вполне.
— Звучит не обнадеживающе.
— Как есть. Не думаю, что Министр в чем-то откажет мне.
— Вы думали о чем-то еще, — внезапно меняет тему Снейп.
— Ни о чем больше, — вспыхивает Гермиона, радуясь, что плотно задернутые шторы не дают разглядеть ему на ее щеках выступивший румянец. — Выздоравливайте и… не забудьте про лекарства.
Прежде, чем услышать ответ, Гермиона пулей выскакивает из его комнат.
