– Я же говорила, что вечер четверга хочу провести дома с ребенком.

– И проведешь. Я просто подвезу тебя до дома. На улице гололед и темно – никакого оптимизма не хватит дотащиться до твоего микрорайона целой и невредимой.

– Это называется тревожность, – с сарказмом парирую я. – Купи себе в аптеке пустырник и заваривай вместо чая. Я уже сто раз одна добиралась в темноте домой и, как видишь, жива.

– Странно… – Он берет меня под руку и ведет к машине. – Впрочем, в мире полно чудес.

– И как часто ты собираешься подвозить меня с работы?

Он пожимает плечами.

– Понятия не имею. Но после того, как мы прикончили пачку презервативов, я, кажется, привязался к тебе и теперь вот чувствую странную ответственность за твою сохранность.

– Это была маленькая пачка.

Артём чуть улыбается.

– Намек понял, завтра куплю побольше.

По дороге к моему дому мы молчим, только время от времени смотрим друг на друга и улыбаемся. (Как же я люблю людей, с которыми легко молчать!) За окном кружат снежинки, и блики фонарей наполняют город сказочной таинственностью.

Припарковавшись у моей хрущёвки, Артём достает с заднего сиденья какой-то пакет и протягивает мне.

– Что это?

– Вкусняшки.

– Не надо.

– Это не тебе.

Я гляжу на него с удивлением:

– А кому?

– Тревожной дочери и маме, которую надо укладывать спать.

Я покорно забираю пакет, и Артём тут же начинает меня целовать, целовать и шептать всякие глупости. Впрочем, я от него тоже не отстаю: во-первых, соскучилась за целый день, во-вторых, мужская заботливость – мой фетиш и ужасно заводит.

Минут через десять у меня звонит телефон.

– Да, мамуль?

Мать деловито сёрбает чаем:

– Ну, вы бы хоть свет в салоне выключили, что ли. У некоторых, между прочим, еще дети не спят, а тут такая горячая киношка.

Я гляжу на окна нашей квартиры. В желтом прямоугольнике балкона – темный силуэт мамы, она несколько раз машет мне рукой. Ох, как неудобно!

Быстро отодвигаюсь от Артёма и поправляю одежду.

– Мне надо идти.

– Я понимаю.

* * *

В пятницу около трех часов в нашу маленькую уютную квартирку опять заваливается Анатолий Иваныч.

– А что, мамы еще нет? – спрашивает он, втаскивая в прихожую два огромных баула.

Глаза у меня лезут на лоб: зачем ему столько вещей, он же только на выходные? Или нет?

Иваныч разгибается и деловито щиплет меня за щеку.

– Да ты, я гляжу, чуток поправилась за неделю-то. Правильно-правильно, к черту эти ваши диеты.

Я невольно пячусь назад и быстро дожевываю кусок пирожка, до прихода Иваныча засунутый в рот.

– Ты это… – Мамин кавалер снова выходит на лестницу, задорно похрустывая суставами. – Дверь пока не запирай, я еще вниз за одной сумкой сбегаю и вернусь.

Мне становится совсем нехорошо. Наверное, теперь Иваныч будет торчать у нас до конца новогодних каникул. Я падаю на пуф и нервно тереблю край футболки. Дыши, Майя, дыши. Тебе ведь категорически запретили нервничать.

Закрываю глаза и пытаюсь расслабить вмиг напрягшиеся плечи. Так! Если я не хочу, чтобы выпали остатки волос, самое время припомнить то, что я втираю на работе своим подопечным: главное – везде искать плюсы. Плюсы! Ну-ка, какие могут быть светлые моменты в визите Иваныча? Я закусываю губу и напрягаю каждую клеточку мозга. В затылке от усердия возникает пульсирующая боль. Тем не менее я кое-как наскребаю на маленький список.

Итак, светлые стороны приезда Иваныча:

1. У мамы будет хорошее настроение.

2. На Иваныча можно спихнуть Алёнку, чьей кипучей энергии требуется выход.

3. По крайней мере, мамин кавалер не притащил с собой племянников. А ведь мог, еще как мог!

– Гляди, что я твоей маме в подарок на Новый год привез! – довольный Иваныч, вернувшись, взгромождает мне на колени небольшую корзину, обвязанную платком.

О боже! Мне кажется, или внутри что-то шевелится? Хотя, может, у меня просто легкие галлюцинации из-за нервного потрясения.

Гость торопливо скидывает куртку и гигантские, облепленные снегом сапожищи. Я кошусь на них, и из груди вырывается обреченный вздох: неужели трудно отряхнуть обувь на крыльце? Минут через пятнадцать в нашей прихожей образуется целое озеро.

– Смелей! – приободряет гость, с удовольствием оглядывая себя в зеркале. – Оцени подарок.

Я тихо фыркаю, а потом сдвигаю с корзины платок. Из корзинки выскакивает маленькое черное существо.

– А-а! Что это? – В одно мгновение я забираюсь на пуф с ногами.

Иваныч подхватывает пришельца на руки и заботливо прижимает к груди.

– Я думаю его Васькой назвать. Но это уж пусть твоя мать решает.

Я не верю своим ушам.

– Это что, кот?

На лице маминого кавалера появляется мерзкая улыбочка.

– Ну, не собака точно.

– Но зачем? Для чего? – У меня такое чувство, будто по голове огрели мешком.

– Твоя мама жаловалась на одинокие вечера, вот я и подумал…

Кот выворачивается из рук Иваныча и, спрыгнув на пол, деловито чешет в мою комнату.

– Стой! – кричу я. – Не ходи туда!

– Да пусть осваивается! – по-доброму усмехается Иваныч.

Мне хочется стукнуть его чем-нибудь тяжелым, но под рукой, как назло, нет ничего подходящего. Чертыхнувшись, спешу в свою комнату: котенок уже запрыгнул на диван и с подозрительным видом его обнюхивает. Я с раздражением смотрю то на кота, то на Иваныча:

– Ну а лоток-то вы ему купили?

– А зачем? Надо его сразу к улице приучать. У нас в Кочкине все коты на улицу ходят.

Иваныч достает из кармана пачку купюр и кладет на стол:

– Вот, кстати. За сережки. Мы с ребятами посмотрели в Интернете, такие цацки аж пятнадцать тысяч стоят.

– Не надо, – мотаю головой я. – Заберите.

А сама даже чуть волнуюсь: Иваныч ограбил кочкинский банк? Отнял пенсию у дедушки? А может, у сестры занял? Она же, наверное, нехилое детское пособие на пятерых получает.

– Как это не надо? – почти обижается Иваныч. – Долг платежом красен. К тому же, ты ж хотела вернуть серьги тому расфуфыренному хмырю.

– А я передумала возвращать.

Он пожимает плечами.

– Ну, это твое дело. Не хочешь возвращать – ребенку чего-нибудь купи. Мое дело отдать.

Он собирается выйти из комнаты, но я крепко вцепляюсь в его рукав.

– Эй! А кот?

– Что, кот?

– Заберите его с собой, пожалуйста.

– Зачем? Пусть тут лежит. Есть же не просит…

В прихожей щелкает дверной звонок, и квартира наполняется Алёнкиными воплями:

– Мама! Ты где?! Мы снегирей видели! А Мишка Сидоров меня дурой обозвал! Ты мне купила булку с изюмом, нет? Можно я вечером зубы чистить не буду?

Обычно такой словесный поток меня полностью деморализует, но сегодня я даже приободряюсь.

– Алёна, мама, идите скорей сюда! Поглядите, что учудил Анатолий Иванович.

– Толенька, ты уже приехал? Как хорошо! – Мама вмиг превращается во влюбленную школьницу.

Алёнка вваливается в комнату в шапке набекрень.

– Что?

Я показываю на диван.

– А-а! Счастье привалило! – кричит дочь, бросаясь на кота.

* * *

Бурная радость по поводу новых жильцов стихает, и я отправляюсь по магазинам. Мне не терпится покинуть сумасшедший дом, в который снова превратилась квартира. У нас теперь кот – какой ужас! Хотя, нет. У нас теперь Иваныч – это намного страшнее.

За покупкой лотка, мисок и коврика я чуть вообще не забываю про то, что у меня сегодня свидание. К счастью, звонит Артём, напоминает, спрашивает, не изменились ли у меня планы. Я клятвенно уверяю его, что скоро буду. На улице опять снегопад. Сугробы похожи на горы аппетитного мороженого, и почти не холодно.

Вернувшись домой, я вытираю все подозрительные лужи и быстро делаю макияж.

– Майя, доченька, идем сало пробовать! – зовет мать, которая за последние пару часов, кажется, скинула с десяток лет. – Толенька такое сало привез, пальчики оближешь.

– Нет, спасибо, – фыркаю я, пытаясь придать объем вредным волосам. – Вы лучше кота, вон, со шторы снимите. Он уже минут двадцать на ней болтается.