Я несколько раз мотнула головой, прогоняя наваждение, навеянное внешностью и поведением Германа. Он, несомненно, дал пищу моему воображению, но стоило ли думать о нём?

Вежливое равнодушие. Вот, как можно было описать отношение Германа ко мне.

*Улица Бьевр (Rue de Bievre). Бьевр (Бобровая) улица получила свое название от Бобровой речки, которая протекала в Париже. Река Бьевр берет свое начало в Версале и впадает в Сену, правда сейчас она ушла под землю. Раньше по этой речке через весь Париж спускали лес в небольшой порт.

Период с понедельника по пятницу прошел в рабочем режиме в офисе. Пятница — прекрасное время года! Повторяется пятьдесят два раза, это ли не счастье? Сегодня в тридцать восьмой.

С утра весь наш отдел выдохнул, когда проектную документацию в полном составе передали заказчику. Шеф был счастлив и решил осчастливить всех нас самым простым способом: после обеда офис уже пустовал.

Сентябрь внезапно расщедрился на тепло и открыл сезон бабьего лета. Я шла по старой липовой аллее, наслаждалась нежно-жёлтым бархатом листвы, ещё не успевшей опасть, и полной грудью вдыхала терпкий запах осеннего тлена. В голове роились мысли, какие посещают только осенью в парках, когда не стоишь планы, а погружаешься в воспоминания. Вот и я вдруг вспомнила или, скорее, осознала, что последние четыре года десять раз в неделю проходила по тихой, неприметной улочке, вытянувшейся параллельно аллее. На этой самой улочке уже много лет стоит старый аптекарский дом, но я никак не могла сообразить, когда в нём открылась антикварная лавка «Бродячий Пёс»!

На моей памяти дом пустовал, и почерневшие от времени венцы и наличники производили тоскливое впечатление. Да и его архитектура в целом наводила на мысль о чём-то, что давно отжило свой век. Рубленный двухэтажный сруб покоился на каменном цоколе. Прямоугольный угловой эркер второго этажа нависал над входом на массивных резных кронштейнах и завершался плоским фронтоном с гранёным куполом, увенчанным прозрачным фонариком. Правый угол дома уравновешивал ризалит, перекрытый таким же фронтоном что и эркер. Оба фронтона украшали акротерии в виде трёх перекрещивающихся шпилей. Входную дверь и высокие окна обрамляли скромные, но с запоминающимся силуэтом наличники.

Я присела на лавку напротив этого шедевра провинциальной деревянной архитектуры. На фасаде здания не было вывески, которая зазывала бы ценителей старины, но фонарь горел, даже днём. Правда, он удивил меня не так сильно, как дверь. Она не вписывалась в общий облик дома, выглядела чужой, но точно не была новоделом!

Отвлёкшись на телефон, я не заметно для себя просидела в сети до сумерек. Пришла пора уходить! Подняв голову, чтобы бросить прощальный взгляд на дом, я заметила мужчину на противоположной лавке. В сгустившейся синеве мне с трудом удалось разглядеть его черты. Это был Герман.

Он сидел, закинув ногу на ногу, и наблюдал за мной своим единственным глазом. Тёмный бушлат я запомнила с прошлой встречи, а брюки сменили джинсы, и вместо кожаных туфель появились брутального вида ботинки.

У ног племянника Елизаветы Петровны развалилось давешнее лохматое чудище и в нетерпении перебирало передними лапами. Губы Германа шевельнулись, отдавая команду, и собака трусцой подбежала ко мне. Усевшись рядом, она подняла правую лапу. Я квадратными от шока глазами посмотрела на Германа, тот лишь пожал плечами.

«Странная семейка», — подумала я, — «у них даже собака при встрече разводит приветственный церемониал».

После несмелого лапопожатия собака, довольная результатом, вернулась к хозяину и заняла прежнее место.

Честно, я не знала, что делать дальше. Герман не подавал никаких знаков и намёков. Он лишь кивнул небрежно, когда вернулась псина. Тогда я вспомнила, чему учила бабуля, и, кивнув в ответ, осталась сидеть на лавке. В такой ситуации мужчине следовало подойти и продолжить общение. При желании обеих сторон, разумеется.

Переглядывания с Германом продолжались ещё какое-то время. Конец глупой игре положила собака. Она встала и толкнулась носом в скрещенные ноги хозяина. Тот потрепал её за ухо, встал и отвесил прощальный поклон в мою сторону.

С открытым ртом я проводила парочку взглядом и закрыла его лишь после того, как хлопнула дверь антикварной лавки.

На то, чтобы прийти в себя после странной встречи, потребовалась неделя. Однако в следующую пятницу я решила повторить недавний променад. На этот раз я прихватила из дома альбом с открытками. Вряд ли приглашение Елизаветы Петровны потеряло свою силу!

В торговом зале было светлее, чем в прошлый раз. Хозяйка стояла у высокого стеклянного шкафа и сверяла его содержимое со списком, что держала в руках.

Мы приветствовали друг друга. Как и в первую встречу мне предложили занять кресло у камина. Я не стала противиться, передав альбом женщине, устроилась на облюбованном месте с антикварным каталогом на коленях.

Сегодня его содержимое увлекало не так сильно. Я с нетерпением ждала оценки Елизаветы Петровны, поэтому внимательно наблюдала за её реакцией, пока она рассматривала страницы семейной реликвии. Мне был приятен трепетный интерес, с которым она изучала наши «сокровища». Я не сразу сообразила, что женщина уже несколько минут не переворачивает страницы. Узкие очки в роговой оправе съехали на кончик носа, но Елизавета Петровна этого не замечала, невидящим взглядом уставившись на очередной разворот.

— Рада, — обратилась она ко мне в тот момент, когда я уже собралась сама её окликнуть, — вы случаем не знаете, как в коллекции вашей бабушки появилась эта открытка?

Женщина развернула альбом в мою сторону. Её указательный палец указывал на мою любимую открытку.

— Альбом достался бабушке от её матери, — пустилась я в объяснения, — но бабуля никогда не говорила мне, как открытки появились в альбоме. В детстве она рассказывала придуманные истории о тех людях, которые на них изображены, и каждый раз они оказывались разными.

— Вы позволите взглянуть на оборотную сторону открытки? — с какой то обречённость в голосе спросила Елизавета Петровна.

— Конечно, — я закивала головой.

Женщина не спеша направилась к рабочему столу. Присев за него, она надела перчатки из тонкой белой ткани и бережно вытащила открытку из прорезей в листе альбома. Перевернув открытку, Елизавета Петровна всхлипнула и прикрыла рот ладонью, позабыв про перчатку.

Поведение выглядело более чем странным, поэтому я поспешила к хозяйке лавки:

— С вами всё в порядке?

— Да… — прошептала она слабо и тут же продолжила уверенно: — Со мной всё хорошо! Ваша открытка выпущена в начале ХХ века. Тогда их называли «открытое письмо». Вот видите, на оборотной стороне нет поля для сообщения, только для адресата. Обычно здесь, — женщина обвела левую часть открытки указательным и средним пальцами, — размещали повторяющееся словосочетание «почтовая карточка» на разных языках. Ваша особенная. Заметили: надпись только на двух языках, французском и русском. Могу с уверенностью сказать, что её напечатали в России, жаль только, так и не отправили. — Елизавета Пертовны украдкой стёрла слезинку и указала на очевидный факт: — На ней нет марки.

Она вновь уставилась на лицевую сторону открытки с неподдающимся описанию выражением лица. Я не удержалась от вопроса:

— Скажите правду! Вы знаете эту женщину и мальчика? Я же вижу, что вы расстроены. Вряд ли такое впечатление на вас произвели бы незнакомые люди!

Елизавета Петровна подняла глаза, полные слёз. Капли одна за другой катились по её бледным щекам.

— Да, Рада, — ответила она бесцветным голосом, — мне они знакомы. Женщина приходится мне сестрой. Её звали София. А мальчик, — она промокнула уголки глаз всё ещё надетыми на руки перчатками, — мальчик — это Герман.

— Герман?

Тошнота подкатила к горлу. Да не может этого быть! Так, стоп!

— В смысле, ваш родственник, который когда-то жил? — я решила уточнить и вернуть здравый смысл нашей беседе.