«Просыпайся, соня!» — говорила она всегда, улыбаясь и легонько теребя кончик моего носа. Я открыла глаза, надеясь увидеть перед собой её красивое лицо, но вокруг была темнота. Тёплая, ласковая, но пустая.

Я обреченно вздохнула, отчего лёгкие наполнились новой порцией запаха пряных яблок. Стоило пошевелиться, как тело отозвалось свинцовой тяжестью, но боли не было! Попытка поднять голову и осмотреться провалилась с треском.

— Ш-ш-ш, — раздалось справа.

Я резко повернула голову, но ничего не увидела. Лишь несколько секунд спустя чиркнула спичка, и её огонёк зажёг фитиль свечи. Едкий серный дымок защекотал нос, заставив чихнуть. По телу тут же разлилась приятная волна, отгоняя тяжесть, что давила прежде.

— Будь здорова, Рада, — произнес знакомый хриплый баритон.

Я вдруг вспомнила Яргу и заплакала.

— Ну, что ты, Рада! Всё хорошо! — Герман мгновенно оказался рядом с постелью, и снова на коленях. Его большие горячие ладони успокаивающе гладили мои волосы, а я никак не могла остановиться и ревела в голос. Он обошел кровать и лег с другой стороны, обнимая меня.

— Не плачь! Теперь всё будет хорошо, — шептал он, покрывая моё лицо поцелуями.

Герман прикоснулся губами с моим, и я почувствовала соль собственных слез. Он осторожно проник языком внутрь моего рта. Постепенно я расслабилась и ответила на нежную ласку. Поцелуи Германа, жар от его ладоней затмевали ужас пережитого, уговаривали дать себе волю.

Внезапно он отстранился, крепко прижал меня к себе и тихо произнес:

— Я больше никогда не отпущу тебя. Я сделаю всё, чтобы ты меня полюбила. Хочу любить тебя, Единственную!

На глаза опять навернулись слёзы.

— Надеюсь на это! — ответила я, почти касаясь его губ.

Волнительный момент нарушил стук в дверь, и женский голос тихо позвал Германа по имени.

— Я скоро вернусь! — он вскочил с постели и открыл дверь.

Вместе с неярким светом в комнату ворвалась Ярга. Запрыгнув на кровать, она принялась вылизывать мое лицо. Увидев собаку живой и невредимой, я онемела на несколько секунд, но после крепко прижала лохматую голову к себе.

— Я думала, что ты погибла! — шептала я, уткнувшись в жёсткую шерсть. — Спасибо тебе за то, что спасала меня!

Я отстранилась немного, решив выпустить животное из объятий прежде, чем оно начнёт вырываться. Однако Ярга была не прочь принимать благодарности и даже разлеглась на месте Германа!

— Здравствуй, Рада! — раздался голос Елизаветы Петровны. — Я счастлива, что всё наконец-то закончилось, — не сдержав чувств, она всхлипнула.

Приподнявшись на локтях, я увидела, как Елизавета Петровна тихо плачет на груди у Германа.

— Здравствуйте, — произнесла я, и мой нос снова засвербел от накативших слез.

В тот вечер, когда тётя, прощаясь, шепнула мне на ухо «Присмотрись к девочке!», я сделал самую большую ошибку в своей жизни. Я решил поверить в то, что для меня ещё не все потеряно.

Физическое влечение к Раде я чувствовал постоянно, стоило ей попасть в поле моего зрения. Однако я не пытался и не хотел видеть в ней нечто большее, чем объект для удовлетворения зова плоти. Отношения с женщинами за последний год сводились к удовлетворению физиологических потребностей. Вероятно, в тот вечер арманьяк подействовал в кои-то веки правильно и затуманил мозги.

Всё, что происходило со мной с момента, когда я увидел меняющиеся глаза Рады до момента, когда она утром посмотрела на себя в зеркало, вызывало противоречивые чувства. С одной стороны, мне казалось, будто моя заветная мечта стала явью, с другой я ощущал себя тем, кем и был по сути — смертельно больным, только доктор внезапно изменил приговор, посулив продление жизни на неопределённый срок. Даже после своего признания я тешил себя Предчувствием, подаренным мне Радой. В душе ещё теплилась надежда на счастье. А потом я захлопнул дверцу такси, которое увезло мою последнюю Надежду! Сознание затопила уверенность в том, что это конец.

Ведь я не солгал Раде, сказав, что шанс вернуть чувства, ушедшие с хранителями ничтожно мал! Я не признался ей лишь в одном: Воины заканчивают всёй путь по-разному, но всегда плохо. Одних настигает высшая справедливость, но к тому моменту, они успевают натворить немало бед, превратившись в опустившихся мерзавцев, не знающих ни жалости, ни пощады. Другие становятся дрожащими тварями, потерявшими достоинство и честь. Их разум затопляет страх. Так расплачивалась с нами Судьба за годы и века верной службы, обрекая на ненависть тех, кого мы защищали, теряя себя по крупицам. Я никогда не понимал, почему никто из пришедших на службу и видевших, что их ждёт, не отказался от предначертанной. Никто! Впрочем, я и себе не мог толком объяснить, почему держался так долго.

Но у таких, как я, всегда оставался последний выход — уход в Дильмун (12), совершив ритуальное самоубийство. Выбрав этот путь, я не особо рассчитывал попасть в райские кущи. Единственное, чего я желал, так это избавить мир от своего присутствия пока, во мне осталось хоть что-то человеческое. Конечно, ламассу пришлось бы уйти со мной, но она сделала бы это в любом случае.

Тётя Лиза вернулась через три дня. Я попытался объяснить ей причину своего решения. Её реакцию можно было предвидеть. Она попытала отговорить меня, поведав трогательную историю про открытку, которую принесла Рада. Я подивился шутке Судьбы, но не более. Решение моё осталось прежним, поскольку существовали некоторые обстоятельства, о которых не знала тётя Лиза.

Когда мне исполнилось семь лет, в наш дом пришел странный человек, объявивший моим родителям, что я особенный. Разумеется, ни они, ни я сам словам гостя не поверили. Более того, отец попытался выставить его за порог. Тогда незнакомец с невозмутимым видом вытащил браунинг и выстрелил мне в грудь. От пули, выпущенной в упор, я свалился на пол. На рубашке, в том месте, где сердце расползалось алое пятно. Мои родители остолбенели от шока, но он был ничтожным по сравнению с тем, что им пришлось испытать, когда я поднялся на локтях, отплёвываясь собственной кровью из лёгких. Через минуту я почувствовал нечто странное, будто в моей грудной клетке что-то двигалось. Я едва успел подставить ладонь, как на неё упала пуля. Я дрожал от страха и с ужасом смотрел на гостя.

Александр Михайлович Штерн, «убивший» меня в тот день, впоследствии стал моим наставником. Он не только следил за моими успехами, но и заботился обо мне. Спустя год после нашего запоминающегося знакомства он, что нашёл семью, в которой росла особенная девочка. Он настоятельно рекомендовал завести знакомство с её родителя, ибо в будущем она станет моей Tasimtu.

Отец, в то время увлекавшийся фотографией, снимал для Общины святой Евгении, которая занималась издательством открытых писем. Он сделал памятную фотокарточку, которая была растиражирована. Одну из открыток вместе с сопроводительным письмом направили семье моей предполагаемой невесты. Проживали они в далёком Новониколаевске. На дворе был 1905, и почта работала с большими перебоями. Возможно, письмо не дошло до адресата, так как ответ мы не получили.

В восемь лет я ещё не понимал толком, какого шанса лишился, да и не до того было. Александр Михайлович взялся за меня всерьёз, и в двадцать три года состоялся мой первый бой. А потом эта история забылась, и вот всплыла вновь, растоптав последние ростки надежды, которые теплятся в человеческих душах даже тогда, когда будущее предрешено. Судьба не даёт второго шанса Воинам, я не поверил в то, что Рада оказалась родственницей той самой девочки. У меня уже была Tasimtu, но мы так и не встретились. В тот момент я лишь уверился в том, что тешил себя бесплотными иллюзиями. Наш разговор с Радой стыл прямым тому доказательством. Она отвергла меня. Её просьба дать время на раздумья меня не обманула.

Я подходил к зданию аэропорта, когда Ярга сорвалась с поводка и бросилась прочь. Меня охватила злость, поскольку ребячество ламассу могло нарушить мои планы. В тот миг я думал только о себе и о том, как закончить свой путь в потухшем вулкане Демавенд (13). В голове не мелькнуло и мысли о чудовищах межмирья.