Костыль упал снова, Белов снова его поднял. Парень, улыбаясь, взял его и снова двинулся вперед. Слабые ноги шаркали по земле, но все-таки двигались. Раз, два, раз… Шарк, шарк…

— Но Юлька так не посчитала. Она шла за мной до самого моего дома. Я ехал, а она шла. Отстанет немного, постоит у дерева, прожует свой хлеб и снова идёт за мной. На следующий день в это же время я уже был на том самом месте под тем самым деревом. Юлька не пришла. На третий день тоже. А в следующий раз мы столкнулись с ней у моего подъезда. Так мы и познакомились.

Он остановился и посмотрел на Белова. Тот, погруженный в свои мысли, даже не заметил этого пристального взгляда.

— И ей было неважно, что говорили врачи? — спросил он словно сам у себя.

— Да. Юлька осталась со мной, даже когда узнала, что я безнадежен. Потому что ей было неважно, что из нас двоих ходить может только она. Моя Юлька все понимает. И любит есть со мной торт. И меня любит.

Белов очнулся от наваждения.

— Простите, — тихо сказал он.

— Да чего ты? — удивился парень. Хотел уйти, но любопытство все же пересилило его. Он остановился и спросил, обернувшись через плечо:

— А какой тебе диагноз поставили?

Белов усмехнулся. Вдохнул свежий морозный воздух и, не пытаясь подавить улыбку, ответил:

— Неправильный.

Он, может быть, и чужой человек. Но только для чужих людей.

Комментарий к

А вы знаете, я поняла, что это джен. Ибо слеш в моем понимании - это совсем не тот слеш, который люди привыкли видеть на фикбуке.

И почему нет направленности, которая расшифровывалась бы как “крепкая мужская дружба”?

========== Часть 19 ==========

«…быть скованными одной цепью»

Белов пришел к Буткусу на следующий день. Долго стоял перед дверью, не решаясь открыть ее и чувствуя, что, стоит ему только перешагнуть порог больничной палаты, как в его жизнь войдет что-то плохое. Однако он вспомнил Модестаса. И уверенно повернул дверную ручку.

Буткус все так же лежал, утопая в бесчисленном количестве подушек. Когда Белов вошел, старик вперил в него взгляд своих цепких глаз и проскрежетал:

— А-а, пришел.

Белов молча кивнул. Говорить ему что-либо совсем не хотелось.

— Ну здравствуй, — а Буткус, кажется, совсем наоборот — жаждал беседы. — Бери стул, садись. Чего стоишь, как не родной?

Белов стиснул зубы. Взял стул, сел на свое вчерашнее место. Он упрямо не поднимал на старика уставший взгляд. Один вид этого тщедушного, уже почти мертвого тела вызывал у него приступ тошноты. И бороться с ней у него никак не получалось.

— Ну что ж, — Буткус задумчиво смотрел прямо на Белова. — Все-таки пришел… Гм, гм… Да я и не ждал тебя, на самом деле.

Белов смертельно побледнел и сжал пальцы, до боли впиваясь ногтями в ладонь. Пересилил себя и поднял на Буткуса глаза. Неужели проклятый старик решил над ним пошутить?..

— Да. Пришел, — Белов твердо уставился в переносицу Буткуса. — Как видите…

— Я-то вижу, — старческие глаза в обрамлении сеточки морщин снова смеялись. Эта кожа, натянутая в одних местах и провисшая в других, была похожа на тонкий пергамент. Кажется, дунь на него — и развалится.

Но разваливаться Буткус не собирался. Он собирался подлечить свое больное сердце и вернуться к прежней жизни. Купаться в роскоши, есть на завтрак хрустящие вафли со взбитыми сливками, запивать их чаем и лениво читать газету, просматривая некрологи и находя в знакомых именах старых друзей времен молодости.

— Да, — Буткус очнулся от задумчивости, и его лицо приняло самое деловое выражение, на какое только было способно. — Теперь ближе к делу.

Спина Белова непроизвольно выпрямилась.

— Я хорошенько подумал ночью. Здесь, в больнице, только и остается, что думать о том да о сем…

Белов нетерпеливо заерзал на своем месте.

— И я решил, — сухой палец Буткуса взлетел вверх и замер прямо перед носом Белова. — Я решил, что такому человеку, как вы, грех не помочь.

Белов вздохнул. Только сейчас он понял, что не дышал все это время, ожидая итога речи старика. Но голос Буткуса, который заговорил снова, заставил его опять насторожиться.

Буткус спросил, словно ненароком:

— Ты как-то говорил, что книгу пишешь. Много написал?..

Белов сразу понял, к чему тот клонит.

— Сколько ни пиши, всегда найдется то, о чем ты еще не написал.

Буткус сморщился.

— Мне вот эта философия не нужна. Я тебя конкретно спрашиваю: сколько написал?

Белов усмехнулся.

— Все до последней главы. Кроме эпилога.

Буткус удовлетворенно кивнул.

— Вот допишешь сегодня эпилог, принесешь мне завтра книгу со всеми своими черновиками и считай, что твой друг чист, как первый снег.

Белов встал, пожалуй, слишком резко, и Буткус испуганно дернулся в тисках из подушек.

— Вы всю жизнь мечтали написать книгу. Издаться. А теперь слепо верите мне и моему таланту и хотите написать лишь одно: свое имя над моим трудом.

Буткус сморщился.

— Фу, как некрасиво вы говорите, — заявил он. — А вспомните, зачем вы пришли ко мне. Ваш друг сбил человека, — глаза старика стали жесткими и колючими. — Ваш друг, возможно, покалечил его. И что вы просите? Забыть об этом? Нарушить закон? Пойти наперекор совести? Да, да и да! А теперь вы упрекаете меня в грехе — прошу заметить — намного меньшем, чем тот, который совершил этот… Как его… Модест? У вас нет другого выхода, кроме того, который я вам предлагаю. И если вы думаете, что вы…

Белов невидяще глядел перед собой. Старик еще долго что-то говорил; его голос срывался на самые высокие нотки и звучал фальцетом. Но Белов не слышал его слов.

— Послушайте, — резко перебил он Буткуса.

Тот замолчал и ожидающе вытаращился на Белова. Старику явно было интересно, что тот ему скажет. А перед Беловым вдруг предстал совсем другой Буткус: старый, слабый, беспомощный старик, который прожег свою жизнь совершенно зря, не оставив после себя никакой, даже едва заметный, след. И теперь, перед смертью, его душа металась. Он жаждал славы и не видел ограниченности и глупости, в которой он оказался из-за своего же стремления стать великим.

— Мне вас жаль, — горько сказал Белов, хотя собирался сказать совсем другое. Буткус на эти его слова лишь слабо дернул тонкими руками, как дергает лапками попавшая в паутину стрекоза.

Белов медленно пошел к выходу из палаты. У самой двери он обернулся.

— Да, мне правда вас очень жаль. Прожить столько лет, и все эти годы пропустить мимо…

В палате воцарилась тишина. Ни Буткус, ни Белов ничего не говорили больше. Где-то за стеной, далеко от них, играло радио. И где-то там же, за стеной, но уже ближе, раздавались шаркающие шаги кого-то из больных.

— Я принесу книгу, — сказал Белов, нарушив молчание. — И все черновики тоже.

Буткус удивленно крякнул. Казалось, он совсем не ожидал, что Белов может согласиться с его условием так легко.

А Белов продолжал говорить. Тихо и уверенно, как говорит человек, на стороне которого нерушимая истина:

— Я допишу роман, и вы опубликуете его под своим именем. Но если вы думаете, что останетесь в памяти людей, то ошибаетесь. Люди запоминают не имена, а мысли. А мысли в книге мои.

Он развернулся и открыл дверь. Но, не сдержавшись, напоследок сказал:

— Выздоравливайте. И берегите ваше сердце. Такое сердце, как у вас, может быть, только в единичном экземпляре. Нигде на свете такого циника больше не найти.

========== Часть 20 ==========

«связанными одной целью…»

Модестас вернулся в Каунас поздно вечером 31 декабря.

Белов пришел встречать его на вокзал. Издалека еще увидев усталую и чуть сутуловатую фигуру, пошел другу навстречу.

— С приездом! — он хлопнул Паулаускаса по плечу, тот вымученно улыбнулся.

— Лучше бы не возвращался… Здесь меня не ждет ничего хорошего.

Белов промолчал.

Они вышли из здания вокзала. Снова бушевала метель. Сергей поймал такси и, не слушая возражений друга, запихал его в машину. Назвал адрес Сашки.