– Она настоящее сокровище, – шепнула мисс Стоддард, проходя в гостиную, – она тут работает больше всех.

В голубом свете, проникавшем сквозь высокие окна, толпилось много разного народу. Лакей пробирался между отдельными группами с подносом, уставленным стаканами, и человек, похожий на камердинера, разносил, ступая на носках, портвейн. Одни держали в руках чайные чашки, другие – стаканы, но никто о них, по-видимому, не помнил. По тому, как мисс Стоддард вошла в комнату и мистер Мурхауз сделал несколько шагов ей навстречу, Дик сразу понял, что она тут играет первую скрипку. Его познакомили с множеством людей, и он некоторое время стоял посреди комнаты, приглядываясь и прислушиваясь. Мистер Мурхауз заговорил с ним и вспомнил его фамилию, но в это время мистеру Мурхаузу сообщили, что его зовет к телефону полковник Хауз, и Дику больше не пришлось говорить с ним. Когда он уходил, мисс Уильямс, секретарша, сказала ему:

– Простите, капитан Севедж… на одну минутку… Вы – приятель мистера Роббинса, не правда ли?

Дик улыбнулся ей и сказал:

– Вернее, просто знакомый. Он, кажется, весьма интересный человек.

– Блестящий ум, – сказала мисс Уильямс, – но я боюсь, что он скользит по наклонной плоскости. Мне кажется, что здешняя атмосфера действует деморализующе… на мужчин. Какая может быть работа, когда тут принято по три часа сидеть за обедом, а все остальное время пить в этих омерзительных кафе?…

– Вы не любите Парижа, мисс Уильямс.

– Определенно не люблю.

– А Роббинс любит, – лукаво сказал Дик.

– Слишком, – сказала мисс Уильямс. – Я думала, если вы ему друг, то, быть может, вы поможете нам выправить его. Он доставляет нам много хлопот. Он уже два дня как не показывается, а момент сейчас крайне ответственный, предстоят весьма важные дела. Джи Даблъю работает до упаду. Я очень боюсь, что он не выдержит такой нагрузки… И совершенно невозможно найти надежную стенографистку или машинистку… Мне приходится, помимо моих секретарских обязанностей, еще и переписывать на машинке все бумаги.

– Да, нынче у всех много дела, – сказал Дик. – До свиданья, мисс Уильямс!

Она улыбнулась ему, он откланялся.

В конце февраля, вернувшись из продолжительной и утомительной командировки в Вену, он нашел еще одно письмо от Энн Элизабет:

Дик облился холодным потом, когда прочел это письмо: он как раз сидел за кружкой пива в баре Уэбера вместе с одним артиллерийским поручиком, неким Саунтоном Уилсом, учившимся в Сорбонне. Потом он прочел письмо матери, жаловавшейся на одинокую старость, и письмо мистера Купера, предлагавшего ему службу. Уилс говорил об одной девице, которую видел в театре Комартен и с которой мечтал познакомиться, и спрашивал Дика, как знатока по этой части, каким образом это сделать. Дик пытался объяснить ему, что ничего нет легче, нужно только послать ей записочку через билетершу, пытался смотреть на прохожих с зонтиками, сновавших взад и вперед по Рю Ройяль, на мокрые такси и блестящие штабные автомобили, но панический ужас ни на секунду не покидал его – «она намерена рожать, она рассчитывает, что он женится на ней, будь я проклят, если я это сделаю». Допив пиво, он пошел с Уилсом вдоль левого берега Сены, разглядывая старинные книги и гравюры на книжном развале, в конце концов они попали к Элинор Стоддард.

– Что вы такой грустный, Ричард? – спросила Элинор.

Они стояли в оконной нише с чашками в руках. За столом Уилс беседовал с Эвелин Хэтчинс и каким-то журналистом. Дик отхлебнул чаю.

– Разговаривать с вами – истинное удовольствие, Элинор, – сказал он.

– Стало быть, не я виновата в том, что у вас такая вытянутая физиономия?

– Знаете… Иногда у меня бывает такое чувство, словно я застоялся… По-видимому, мне надоело носить военную форму. Я хочу для разнообразия опять стать частным лицом.

– Вы не хотите возвращаться в Америку?

– Нет. Но мне все равно придется ехать из-за матери, если, конечно, Генри не поедет… Полковник Эджкомб говорит, что он может устроить мне увольнение, если я откажусь от бесплатного проезда. Видит Бог, я готов отказаться.

– Почему бы вам не остаться здесь? Может быть, нам удастся уговорить Джи Даблъю устроить вас… Вам не улыбается перспектива быть одним из его даровитых юных помощников?

– Пожалуй, это лучше, чем заняться, политическими аферами в Джерси… Я бы хотел получить такую должность, чтобы можно было путешествовать… Это звучит смешно, потому что я и так всю жизнь провожу в поезде, но мне это еще не надоело.

Она потрепала его по руке.

– Вот это мне в вас и нравится, Ричард, – ваш аппетит ко всему… Джи Даблъю неоднократно говорил, что вы производите впечатление весьма предприимчивого человека… Он сам такой. Он никогда не терял аппетита, потому-то он со временем и будет большим человеком… Знаете, полковник Хауз все время советуется с ним… А я, представьте себе, потеряла аппетит.

Они вернулись к столу.

На следующий день потребовалось отправить человека в Рим, и Дик вызвался ехать. Когда он услышал в телефонной трубке голос Энн Элизабет, то снова облился холодным потом, однако постарался говорить как можно более мягким тоном.

– Какая ты прелесть, Дик, что приехал, – сказала она.

Он встретился с ней в кафе на пьяцца Венеция. Он смутился оттого, что она, совершенно не стесняясь, побежала к нему навстречу, обняла и поцеловала.

– Ничего, – сказала она смеясь, – пускай думают, что мы сумасшедшие американцы… Ах, Дик, дай мне поглядеть на тебя… Ах, Дик, мальчик, я так скучаю по тебе!

У Дика перехватило дыхание.

– Хочешь, пообедаем вместе, – выговорил он. – Я еще хотел разыскать Эда Скайлера.

Она уже заранее высмотрела маленькую гостиницу на глухой улице. Дик позволил ей вести себя: в конце концов, она была сегодня очень хорошенькой, щеки у нее разрумянились, и запах ее волос напомнил ему запах маленьких цикламенов на холме в Тиволи, но все время, что он лежал с ней в кровати, потея и тужась в ее объятиях, в голове безостановочно вертелись колеса: «Что мне делать, что делать, что делать?»

Они попали к Эду очень поздно, когда он уже перестал ждать их. Он паковал свои вещи, так как на следующее утро ехал в Париж, а потом домой.

– Замечательно, – сказал Дик, – мы поедем одним поездом.

– Я провожу в Риме последнюю ночь, леди и джентльмены, – сказал Эд, – давайте пообедаем с треском, и пусть Красный Крест проваливается ко всем чертям.

Они заказали изысканный обед с первоклассными винами в ресторане близ колонны Траяна,[277] но Дику не шел кусок в горло. Собственный голос отдавался жестяным звоном в его ушах. Он замечал, что Эд героически пытается поднять настроение, заказывая все новые и новые бутылки, перешучиваясь с официантом, рассказывая смешные истории о своих неудачных похождениях с римскими дамами. Энн Элизабет много пила и говорила, что драконы из ПБВ вовсе не такие страшные, как она себе представляла, – они дали ей ключ от двери, когда она сказала, что к ней на один вечер приехал жених. Она все время толкала Дика под столом коленом и просила, чтобы они спели «Добрые старые времена». После обеда они поехали кататься на извозчике, остановились у фонтана Треви и стали бросать в него монеты. Они закончили вечер у Эда, сидя на заколоченных ящиках, распивая случайно обнаруженную Эдом бутылку шампанского и голося «Auprés de ma blonde».

Дик все время был трезв, все в нем застыло. Он облегченно вздохнул, когда Эд пьяным голосом заявил, что он идет прощаться с разными прелестными римлянками и оставляет свою квартиру в распоряжении i promessi sposi[278] на всю ночь. Как только он ушел, Энн Элизабет бросилась Дику на шею: