Двумя часами позже майор направил карету в такие густые заросли, что папаша Муньос успевал только жмурить глаза, а всадникам случалось даже вынимать ноги из стремян.

Это были глухие, безлюдные места: империя скорпионов и змей, юкки29 и кактусов, скрывавших всадника со шляпой. На обочине звериной тропы ныряли за своей добычей канюки, а другие хищные птицы неслышно кружили над ними в вяло текущем воздухе.

Вконец измотанные, с кирпичными лицами, в изодранных плащах, они выехали из чащи. По приказу дона Диего возница продолжал раз за разом менять направления, выбирая каменистые участки, где копыто и колесо не оставляли явного оттиска.

− Дон, я умоляю вас, не гоните так лошадей! − временами орал ошалевший Початок.

Но всякий раз слышал веселое, неизменное:

− А зачем их тогда держать, если тихо ездить!

К концу дня они на славу замели и запутали следы, захмелели от усталости, но покоя на сердце не было. Диего был уверен: «хвост» всё равно найдет «голову» и, увы, скоро. Те, кто шли по пятам, шли не за их кошельком, они шли за их кровью. Тешило одно: если капитан со своими людьми приготовил для него петлю, то прежде не раз придется перевязать ее узел.

«О, силы небесные, смилуйтесь надо мной!» − тихо по-скуливал Початок. Его ячменные глаза с болью поглядывали на неутомимого андалузца и каменные спины его слуг. Задница папаши Антонио, похоже, испеклась за день на козлах и при каждом ударе кричала: «Господи, Боже! Этот сумасшедший испанец не успокоится, пока мы все тут не сдохнем». Увы, толстяку оставалось только скулить; кипя от бессильной ярости, он крепче нахлестывал лошадей.

Они стреножили коней в глухом распадке, с чахлой, мрачной зеленью на уступах. Стиснутый с двух сторон каменистыми зубьями, он напоминал разрушенный циклопический склеп. Как бы там ни было, а место майор выбрал толково, со знанием дела. Оно оказалось удобным как для ночлега, так и для наблюдения. Через узкую горловину теснины, как сквозь щель рыцарского забрала, был хорошо виден широкий разбег скоро меркнущей альменды.

Пока Мигель справлялся с костром и парусиновым навесом, оба брата кормили из шляп лошадей и рассматривали корявый строй каменных исполинов. Исчерневшие и выветренные тысячелетиями, они обросли глубокими трещинами, надломились, а то и упали.

Чтобы не вызывать подозрения, Антонио между делом чесал языком:

− Эй, братья-разбойники, чем занимаемся?

− А ты незрячий? − Гонсалесы нахлобучили шляпы.

− Э-э, невидаль − лошади. Подумаешь, спины сбили! −Початок громко зевнул.− Эх, мной бы кто позанимался… Я вон свою задницу сбил почище любой вашей кобылы, и то молчу… А вы, понимаешь ли, распустили тут языки! На то они и лошади, чтобы хребтину сбивать…

− Вон, гляньте-ка лучше сюда! − он тыкнул пальцем в покрытое густой паутиной трещин зеркальце.

− Ты что, купил его, чтоб любоваться на себя? −откликнулся Алонсо.

− Глупый! Что б ты понимал! Ты в этих делах разбираешься, как бык в мясе! Из-за вашей чертовой свисто-пляски по ухабам я раздербанил любимое зеркало моей несравненной жены. О, горе мне, горе! Что я теперь скажу моему сокровищу? А-a? Ведь когда она, несчастная, по-смотрит в него, то брякнется на пол, подумав, что ей двести лет!

Участия от братьев Гонсалес Початок не получил, и потому, справив свою малую нужду тут же, у каретного колеса, ревниво принялся ковыряться в корзинах со снедью.

− Ты никогда не задумывался, папаша, почему люди так ненавидят Иуду?

Антонио вздрогнул и замер. Рука с бутылкой вина точно прикипела к плетеному краю корзины. Он медленно повернул голову: четыре пары глаз, как индейские стрелы, пригвоздили его к высокой каретной подножке.

− Послушайте, какого черта… вы…

− А я полагал, ты знаешь,− де Уэльва устало затянулся сигарой.

Возница медленно, будто в кошмарном сне, опустил руку. Под пронзительным взглядом майора его, как давеча, прошиб пот.

«Всё рассказать, во всём признаться… Повинную голову меч не сечет… нет, нет, а может, они ни черта не знают и просто запугивают меня… Господи, если я проболтаюсь, Луис раздавит меня, как вошь! А что будет с семьей? А деньги… мои золотые?!» − О, как ему хотелось, чтобы Луис очутился на его месте.

Антонио не чувствовал под собой ног. Нет, он видел их, но хоть убей, они были чужими.

− А ведь у тебя жена и дочь, старик? − Диего говорил спокойно и тихо, но от слов его так и сосало под ложечкой.

− Да-а… − пузан испуганно кивнул головой.

− Но ты, видно, перестал любить их, Початок? Не так ли, Фернандо? − Алонсо подмигнул своему брату, а затем и ему, Муньосу.

− С чего вы взяли? Эй… ой, что вы задумали? −взгляд Антонио умоляюще уцепился за дона Диего, пухлые пальцы сотрясала мелкая дрожь.− Почему вы спрашиваете об этом?

− А почему за нами охотятся? − вопрос Мигеля, будто удар в поддых, заставил толстяка раскрыть рот.

− Не может быть… − просипел он. Глаза округлились, превратившись в два озера страха.

Испуг возницы, без сомнения, забавлял слуг. Они улыбались, опираясь на изогнутые клинки сабель, и хитро по-глядывали на него, словно говорили: «Ты не подскажешь нам, кто они?»

«Пропал! Весь! Целиком! − сердце Муньоса застряло в горле. Они оказались куда хитрее и прозорливее, чем он мог предположить.− Господи, какой я дурак!» Воображение уже рисовало картины в багровых тонах.

− Мы, пожалуй, расстроили твои планы, пузан, не так ли? − Диего стряхнул пепел.− Печальная история, приятель…

В глазах майора блеснул лед:

− Ты что − отпетый дурак, если решил, что я забуду о тебе? − андалузец властно взглянул на Мигеля, тот что-то сунул в руку, и это «что-то» колючим песком хлестнуло щеки Муньоса.

«Соль! Они нашли соль!» Ноги подкосились, он вяло сполз по спицам колеса, без ума, без памяти примостившись на выступающую ось.

Початок долго сидел, как оглушенный, покуда наконец не очухался.

− Я знал, что ты жаден и глуп, мерзавец,− дон подошел к нему вплотную,− но что настолько, право, не ожидал. И это благодарность нам за твое спасение?

− Я… ничего… я ничего не знаю,− старик едва ворочал языком. Затравленный взгляд скакал с одного на другого.

Лица испанцев окаменели, и наступила тишина.

Желтая луна зависла над ними золотым кастельяно на нитке, и слышно было, как где-то на равнине затянула перекличку тоскливая волчья песня.

− Значит, ты ничего не знаешь?.. И о капитане Луисе тоже? − Фернандо отбросил саблю.

− Капитан Луис? Вы сказали, сеньор, капитан Луис де Аргуэлло? Нет! Первый раз слышу!

− Позвольте, дон, я пощупаю эту грушу,− усы старшего Гонсалеса хищно дрогнули.− Это моя работа.− Толстяк нервно засучил ногами и застонал. Увидев своего палача, он едва не задохнулся:

− О, да… Это не совсем правда, он мой будущий зять… жених моей дочки… Да к чему эти вопросы? Вы же и так всё знаете…

− Ну, гнида! Ты для него разбрасывал соль?! − жилет затрещал под руками Фернандо. Муньос вспомнил «заботливое» напутствие капитана: «Твое молчание − твоя жизнь», но тут же забыл о нем, парализованный яростью Гонсалеса.

− Не прикасайтесь ко мне, я… я… Клянусь всеми святыми, я не врал вам, я только обманывал…

− Что?! − прорычал Фернандо.− Да я вспорю сейчас твое брюхо и накормлю твоими же потрохами!

Антонио чувствовал, что теряет сознание. Всякое присутствие духа вылетело вон. «Господи! Я уж тысячу раз проклял себя, что подписался под предложением Луиса… Черт с этими реалами! Лучше б я жил, как жил».

Когда пальцы Фернандо коснулись его потной шеи, он пролепетал срывающимся голосом:

− Я скажу… я скажу всё, что знаю.

Присевший рядом Алонсо потер руки.

− Меня заставил капитан Луис. Это он, клянусь Небом, я не хотел, я сопротивлялся… Но он пригрозил, что вздернет меня и отдаст дочь на растерзание своим солдатам, если я откажусь.− Лицо трактирщика пылало красными кляксами. Лоб покрылся клейким потом и был изборожден морщинами страдания.