Многие исследовательницы, особенно феминистские теоретики, полагают, что смешение пространства и матери через их порождающую роль (мать как место возникновения, как вместилище, которое содержит и порождает) является одним из оснований нашего культурного, философского и научного воображения. Проблема заключается в том, утверждают они, что оно «редуцирует» мать до пространства, не обращая внимания на то, что она не является «просто» жертвенным вместилищем, «мешком тканей» для ребенка. Еще более важно, что такое определение применялось для оправдания отказа матери в юридических и политических правах и производило ее через отсутствие (lack) в фаллогоцентричной и патриархальной культуре. Эта книга основывается на предыдущих исследованиях, и я начинаю с тщательного рассмотрения того, чтó Люс Иригарей называет «матереубийственным» основанием философской категории пространства. Кроме того, если мы надеемся понять историю и будущее матрицы, мы должны изменить категорию пространства, так как матричное пространство не является «данным».

Таким образом, в этой книге я утверждаю, что матрица является не только порождающей как пространство, но, в своих обновленных отношениях с материнским, порождает пространство, делает его возможным для других. Моим фокусом становится скорее то, что матрица делает, а не то, чем она является. И это обеспечивает ей значимое место в теориях пространства и порождения: до того, как мы вообразим пространство становления, учитывая его материнское качество, само пространство уже произведено матерью. Чтобы мыслить пространство, оно уже должно быть произведено. У другого нет пространства, пока мать его не создаст, не произведет, чтобы он мог расти внутри или вне ее, как новорожденный. Таким образом, я основываюсь на двух понятиях, которые исторически были связаны с матрицей: genetrix (родительница, создательница) и nutrix (кормилица, няня). Ни одно из них не является «естественным», если под естественным понимать бессознательное как противоположность рациональному, биологическое и врожденное. Но они и не бесплотные идеалы порождения; и даже как идеалы и идеи они обладают влиянием и значимы прежде всего как практики: как практики порождения и кормления. Мать является родительницей не только ребенка, но самого пространства порождения, то есть самой себя как порождающего пространства, до и после рождения ребенка.

С ростом внимания в современной биомедицине к «пространству порождения» (среды, в которой возникают и развиваются клетки/органы/организмы) мать как порождающее пространство и все, что связано с «материнским», становится центром исследований. Ценность матрицы как понятия не сводится к простой связи с «матерью» как «пространством», но заключается скорее в его способности давать начало производству пространства и материи как таковых. Это, в свою очередь, связано с другим понятием, которое также набирает значимость в исследованиях культуры и которое также относится, хотя эта связь подавляется, к материнскому: понятие гостеприимства. Способность матрицы «создавать» пространство и материю необходимо переосмыслить через систематический анализ матричного/материнского. Я считаю, что такое рассмотрение материнского в (как) матрице(ы) необходимо для осмысления многих современных биомедицинских или культурных практик, стремящихся понять материнское тело и подражать ему. Я должна прояснить, однако, что не утверждаю ни здесь, ни где-либо еще, что гостеприимство «естественно» присуще материнскому телу или материнскому отношению. Это именно действенная (agential), а не принятая как данность характеристика гостеприимства как материнского отношения и материнского отношения как гостеприимства, которая будет выделена и соединена с (опасной и нечасто артикулируемой) проблемой «настоящих матерей».

Философски мать настолько глубоко встроена в матрицу и гостеприимство, что она в них растворена и невидима. Переосмысление матричного/материнского в их историческом, биомедицинском, культурном и этимологическом контекстах позволяет нам заново взглянуть на них и впоследствии развить их новые конфигурации. Категории больше не являются «естественно данными», скорее они открываются в своей исторической и культурной специфичности. Критическое размежевание между ними создает интервал между матричным и материнским, который позволяет избежать их натурализации и нейтрализации, в результате которых они становятся проблематичным заменителем друг для друга, одним и тем же. Впоследствии, после разделения матричного/материнского, когда они уже не будут представляться как одно и то же, я восстановлю их отношения через обращение к гостеприимству. Такая реартикуляция позволит мне представить значение матричного/материнского через порождение и вскармливание как практики гостеприимства. Это также позволит мне утверждать, что гостеприимство не является сущностным, врожденным свойством матричного/материнского, но, скорее, важной практикой, посредством которой мы можем представить новые отношения между собой и другими, Я и не-Я.

Точность значения в использовании матричного/материнского сначала может показаться невразумительной. В конце концов, понятие матрицы используется в различных дисциплинах и различными способами. Что, однако, остается постоянным в этих определениях, так это аллюзия на материнские порождающие и вскармливающие качества и, как я утверждаю, на материнское гостеприимство. Различное использование симптоматично, и его генеалогия позволяет лучше понять современное употребление матрицы в философии, биомедицине и культуре.

В духе генеалогии Фуко, эта книга исследует историю современных дискуссий о порождении и в его эпистемологической, этической и онтологической трактовках. Систематическое включение в вопрос о порождении и возникновении матричного/материнского позволяет рассмотреть этот вопрос по-новому. Гостеприимство – важное и продуктивное понятие для понимания роли матричного/материнского в порождении, и именно это является задачей книги. Меня не интересует «истина в последней инстанции», меня интересует, почему философские, биомедицинские и культурные дискурсы, с их понятиями враждебной, толерантной или ухаживающей матрицы, не учитывают материнское гостеприимство в своих дискуссиях о происхождении. Метафоры и дискурсы биомедицинских наук следуют за философским и культурным дискурсами о происхождении и одновременно направляют их. Чему способствует способ определения матрицы в философском, биомедицинском и культурном дискурсе о порождении? Это не вопрос о «лучшем» или более «правильном» ее определении, но скорее открытие возможности обратиться к вопросу о матричном/материнском через гостеприимство.

Переосмысление и матрицы и гостеприимства открывает альтернативное видение отношений Я и не-Я, которые могут преобразовать и переопределить биомедицинский и культурный словарь.

В этой главе исследуется вопрос: «Что такое матрица?» Термин «матрица» и связанные с ним темы оказались на острие массовой культуры в конце 1990-х годов, когда фильм «Матрица» стал лидером мирового кинопроката и обрел статус заметного культурного явления. Сегодня это слово употребляется в различных смыслах и может обозначать «числовой массив», «форму для отливки», «виртуальную реальность», а также «символический порядок, структурирующий наше восприятие реальности». И хотя «матрица» на протяжении долгого времени (вплоть до конца XIX века) обозначала также «матку» и «мать», в современной практике использования этого термина его связь с утробой и материнским телом почти полностью утрачена. Это любопытное, хотя в основном игнорируемое, отношение между материнским телом и словом «матрица», которое все же изредка приоткрывается в текстах по философии, искусству и биомедицине, давно является предметом моего исследовательского интереса[9]. По мере исследования я все более отчетливо осознавала, что главное здесь – не определение того, чем является матрица (то есть не поиск дефиниции, которая могла бы выглядеть «совершеннее» имеющихся), а понимание того, каким воздействием обладает расширенная трактовка понятия «матрица», включающая отношение с маткой и материнским телом: что она делает возможным и производит в области нашего опыта пространства и телесности, особенно в приложении к технологическим и культурным образам воспроизводства. Этот проект возвращения материнского из матрицы и в матрицу не является досужим этимологическим упражнением – он злободневен настолько, насколько был и остается важен социополитический вопрос о том, как мы представляем и, соответственно, как мы обживаем пространство и формы нашего воплощения (материнские или нет) совместно с другими. Следовательно, ставкой здесь становится и наше определение пространства, а также та роль, которую восстановление связи между матрицей и материнством могло бы сыграть в распространении иной его концепции.