© 2012 Colubmia University Press

© И. Л. Аристархова, 2017

© Д. В. Жайворонок, перевод, 2017

© А. Д. Митрофанова, статья, 2017

© А. С. Терешкина, иллюстрации, 2017

© Н. А. Теплов, дизайн обложки, 2017

© Издательство Ивана Лимбаха, 2017

Книга Ирины Аристарховой «Гостеприимство матрицы» рассматривает конфликтные проблемы биотехнологии, новых репродуктивных практик, сексуальной и гендерной идентичности. Это научный феминистский анализ биотехнологий, главным образом репродуктивных технологий. Ирина показывает связь концептуального каркаса эмбриологии, иммунологии, эктогенеза[1] с эпистемологическими и политическими установками, доминировавшими в ту или иную эпоху, и задает рамку для новых подходов. Исследовательский метод Ирины Аристарховой – не апология биотехнологического прогресса и не его «гуманистическая критика», а поиск иной постановки вопроса, которая все еще требует деконструкции «самоочевидных» представлений и построения другого понятийного и смыслового подхода. Концептуальная логика книги строится на философском анализе базовых метафизических понятий матрица и гостеприимство. Ирина Аристархова показывает, как различные смысловые доминанты определяли и продолжают определять характер и направление исследований в иммунологии и эмбриологии. Словарь этих научных дисциплин ранее уже был охарактеризован Донной Харауей как милитаристский и империалистический. Ирина Аристархова отслеживает наследие прежних гендерно-нормативных и политических установок в современных научных теориях. Как случилось, что в науках о деторождении материнское участие оказалось вытеснено и рассматривалось как яйцерождение по типу куриных инкубаторов? Почему в 1960-х годах в основание эмбриологии были положены теории о милитантных, а не о гостеприимных отношениях эмбриона и матери, почему доминировала гипотеза об отвержении плода материнской иммунной системой и о борьбе эмбриона с матерью за выживание? Завершает книгу глава, рассматривающая современные теории эктогенеза, медицинские практики и художественные проекты мужской беременности.

Ирина Аристархова училась на факультуте социологии в МГУ, затем в университете Варвик в Англии (1995), диссертацию защитила в Институте социологии РАН (1999) в Москве. Преподавала в Пенсильванском университете, в Национальном университете Сингапура. Сейчас преподает в Мичиганском университете. Участвовала в киберфеминистском движении 90-х, сотрудничала с киберфемин-клубом в Петербурге, публиковала статьи в журнале «Радек». Была инициатором и редактором перевода на русский язык значимой для феминистской философии книги «Этика полового различия» (2005) Люс Иригарей. В 2002 году вместе с Кейт Уалдинг, Марией Фернандес начала дискуссию о пересечениях киберфеминиз-ма, новых технологий, постколониализма и глобализации. В фокусе ее исследований отношения между технологией, эстетикой, политикой, сексуальностью. Ирина Аристархова была редактором специального выпуска Leonardo Electronic Alma-nac (Vol. 11. № 11, 2003). Исследовательский метод Ирины можно отнести к традиции феминистской критической эпистемологии, которая изучает влияние гендерных установок на постановку научных задач и на концептуальную разметку знания и, соответственно, социальных практик и ценностных подходов[2].

Я попробую кратко описать контекст и эпистемологическую ситуацию анализируемых в книге новых репродуктивных технологий. Почему сексуальность вызывает конфликты смысла, революционные преобразования, панику утраты оснований и новые репрессивные практики контроля? Эта ситуация требует перепродумывания и анализа с позиции заинтересованной стороны, то есть феминистского анализа, который все более оказывается вовлечен в биотехнологическую тематику. Современные биотехнологии задают не только практические вопросы, но и ломают привычную и устоявшуюся систему оснований знания. Биотехнология, как пограничная современная научная область, связана с научным, философским и политическим переопределением, казалось бы, очевидных и незыблемых оппозиций природы и технологии. Постановка под вопрос бинарной модели не возникла вдруг по желанию нескольких феминисток, она вызвана ломкой традиционного описания мира, когда природа и тела считались неизменными и самовоспроизводимыми, а техника должна была совершать победу над природой. В основе этой метафизической модели феминистская эпистемология находит гендерную дифференциацию, в которой «женское» – природа и тела лишались права голоса, понимались как неисчерпаемый эксплуатируемый ресурс, женские практики обесценивались, в то время как «мужское» полагалось публичным, политическим, культурным, техническим. Поэтому «мужскому» дóлжно было возделывать «женское», как гончар возделывал глину, а женскому предписывалось быть «природной», то есть «доброй» самовоспроизводящейся сущностью. Этот, уходящий в античность метафизический гетеросексуальный подход, был закреплен в правовых и повседневных нормах культуры, в которых сексуальное различие обеспечивалось символическим порядком и привычным укладом отношений.

Но с тех пор как в начале ХХ века метафизика утратила самоочевидность обоснования, пошатнулась и гендерная дуальность картины мира. В начале ХХ века критика метафизики показала, что мыслимая и воспринимаемая форма реальности не имеет предельной истины, не обоснована природно и не продиктована богом, а меняется в истории и в различных культурах в зависимости от установок знания, логики операциональных связей. Тогда обнаружилось, что представления о жизненном мире даны в форме исторических эпистем, или концептуальных диспозиций, в которых знание конструирует свою конкретную, локальную реальность. Можно сказать и иначе, прежде чем мы начинаем разрабатывать свою реальность, у нас уже есть эпистемологическое и политическое наследство в виде границ допустимого смысла и «правил доступа». Границы допустимого смысла в классическом знании были установлены как базовые различения биоса и технэ, природы и культуры, и как гендерные роли. Эти «правила доступа» принимаются как самоочевидные и естественные, что мешает заметить изменившиеся обстоятельства и поставить новые вопросы. Для того чтобы заметить ограничения такой «самоочевидности» и переосмыслить «правила доступа», нужны специальные процедуры деконструкции[3], эпистемологического, гендерного или психоаналитического анализа.

Политическая и культурная история переописания гендерно-бинарной метафизической картины мира в ХХ веке полна революционными событиями, в которых традиционные женские и мужские роли переопределяются и пересекаются, обмениваются специфическими практиками. И это вызывает тревогу утраты привычных оснований и провоцирует «гендерную панику»[4] с последующим сопротивлением в виде политик фундаментализма. Так, пресловутый «половой вопрос» оказывается в центре политических трансформаций со второй половины XIX века и может быть представлен как болезненное переизобретение политик равенства, в которых «молчаливая женская природа» оборачивается острой политической борьбой за социальные права. Гендерная нормативность была взорвана революцией 1917 года с последующим движением за новый быт, новую женщину, равный брак, равный доступ к образованию, популярностью женского спорта. Это были политики радикального стирания бинарных гендерных ролей, которым Вильгельм Райх после поездки в СССР в 1929 году дал название сексуальной революции. В современной России феминизм часто понимается либо как «западное» либеральное движение, либо как продолжение радикального «феминистского уклона в большевизме», установившего в ранние советские годы диктат унисексуального равенства с трудовой обязанностью и государственными институтами ухода за детьми. Советский радикализм равенства с недостатком различия был болезненно воспринят многими женщинами, поскольку не только вызвал ломку традиционного гендерного уклада, но и спровоцировал двойную нагрузку, совместив общественный труд и домашнюю работу. Феминизм в России, вероятно, как ни в какой другой культуре, имеет богатый опыт политических достижений и массовых травм, с чем связано настороженное отношение к политикам стирания гендерного различия.