— Что?

— Я ошибся. Это не ворона.

Спутник Говарда опасливо подался вперед — и поверх изначальной неестественной бледности так позеленел, как если бы мечтал избавиться от подаренного Богом тела и переквалифицироваться в кусты.

Под слоем свежего снега, вплавленная в темно-синий шипастый лед, смутно виднелась короткая высохшая рука. Сквозь пожелтевшие останки плоти грязными коричневыми линиями выступали раздробленные фаланги пальцев, лучевые, трехгранные, крючковидные и полулунные кости.

Раньше рука свисала с верхней ступеньки, и Говард, поразмыслив, решил выкопать из-под снежного полотна ее обладателя. Георг откровенно испуганно следил, как его спутник стряхивает снежные холмики с мертвой головы, как освобождает обтянутые кожаными штанами ноги, как уважительно поглядывает на серый полумесяц гномьего топора — любимое оружие сабернийцев, оно у них даже на знаменах вышито…

— Бедняга, — тихо сказал Говард, вытирая ладони о неизменный носовой платок. — Нелепая смерть.

— Знаешь, — в тон ему отозвался Георг, — я начинаю беспокоиться, что колдун в нашем отряде ты, а не господин Иона. Стоило тебе начать рассуждать о смерти — и посмотри, она повсюду, я буквально доломал и без того искалеченное чужое тело. О, великие Боги… Говард, меня тошнит…

— Ну, — протянул его спутник, пытаясь оторвать погибшего ото льда, — после таких слов о моих рассуждениях — так тебе и надо.

Лед настаивал на вечном отдыхе в плену башенной лестницы, и Говард, с явным сожалением покосившись на мертвеца, расслабил покрасневшие от холода пальцы.

На освобожденной от снега ступени темнело огромное рыжее пятно. Его источником послужил висок погибшего гнома, а остальные увечья нанесла уже голодная нежить: под разорванной курткой лезвиями торчали обгрызенные позвонки, щек не было, и на рыцарей слепо таращились равнодушные пустые глазницы с длинными следами настойчивых крохотных коготков на бесполезных уже костях черепа.

— Надеюсь, он хотя бы умер в ту же минуту, как упал.

До Георга дошло, что больше сдерживаться не выйдет, и он метнулся по лестнице обратно к основанию башни, топоча и поскуливая от ужаса. После битвы с госпожой Клариссой Говард подобного не ожидал, но не расстроился и молча двинулся дальше, надеясь, что его товарищ не повторит судьбу вплавленного в темно-синий лед гнома.

Интересно, попробовал прикинуть рыцарь, почему этот гном бежал? Куда он так торопился — и почему никто не занялся его похоронами? Или это случилось в день, когда убитая горем королева была вынуждена увести свой народ на пустоши?

Еще интереснее, подумал Говард, было бы теперь подняться на обзорную площадку — и увидеть то же самое, что увидел погибший гном.

Последняя ступенька скрипнула под ногами, и рыцарь оказался под осиротевшими опорами крыши. Рассеянно огляделся; в лицо ударил болезненный ледяной ветер и безжалостные острые снежинки, принесенные им с белых вершин.

Ничего необычного рядом с крепостью не было.

Была скрытая сугробами полоса мощеной дороги — она все равно запросто угадывалась, потому что втискивалась между склонами, потому что соединялась с тысячами ненадежных подвесных мостов, а они призраками висели над полумраком безучастных пропастей. Были гордые пики, окруженные мехом облаков, было — снова — заходящее солнце и распятая по крохотному кусочку земли Талайна — так много о себе возомнившая, но такая хрупкая, что в этот момент ее, кажется, было можно стиснуть в ладони — и раздавить.

…А на Тропе Великанов — как назло, ни души, сказал себе Говард. Что, если Георг ошибся, и спонтанная телепортация выбросила наших спутников не обратно, а в какое-нибудь ущелье? В долину? Мы ведь не спустимся, как ни старайся — мы на огромной высоте, на ней с трудом выдыхается и вдыхается воздух, а еще, несмотря на закат, я различаю в небе тусклые карминовые огни — к ночи они вернут себе яркость и надменно полыхнут розовым. Я разведу костер, улягусь на походное одеяло и буду смотреть на Западный Компас… потому что я люблю на него смотреть.

…Подавленный Георг сидел на полу под лестницей, нисколько не сомневаясь, что рано или поздно его спутнику надоест болтаться наверху. Так и получилось — Говард аккуратно спустился, хлопнул своего товарища по спине и велел пройтись по жилым комнатам в поисках более-менее сухих досок.

…в камине стулья смотрелись диковато, но рыцарям было наплевать — по залам и коридорам крепости с кровожадным подвыванием шлялся мороз, и прогнать его было первостепенной задачей. Памятуя о нежити, активной лишь в такие паршивые границы между ноябрями и декабрями, Говард скомандовал своему спутнику отдыхать — а сам остался караулить. Правда, после предыдущей бессонной ночи это было сложновато.

Разбужу Георга около трех, заключил рыцарь, планомерно расхаживая по комнате. Западный Компас привычно пламенел за уцелевшими слюдяными окнами, в относительной зыбкой темноте крыльями покачивались шторы, неуклюже задетые локтем.

Ближе к одиннадцати спать захотелось невыносимо; Говард мысленно отругал себя и сделал четыре сотни приседаний. Раздраженно потер ноющее бедро, вздохнул… и услышал в соседнем коридоре звонкий девичий смех.

Если мгновение назад ему было жарко, но теперь снова стало невероятно холодно.

…смех повторился — уже немного ближе; помимо него рыцарь смутно различил как будто невесомые детские шаги. Сердце колотилось, как бешеное, пальцы рефлекторно сжались на рукояти меча — невидимое создание весело расхохоталось у самой двери, левую створку медленно повело внутрь, умеренное оранжевое сияние пламени выскользнуло из теплой комнаты, заплясало на каменной стене и…

Никого.

Никого не было, но Говарду по-прежнему чудилось, что невидимое создание стоит на пороге и заинтригованно следит за рыцарем — ну привет, и что? Я здесь, и ты здесь, а еще ты вооружен. Одна беда — к сожалению, против меня ты как слепой…

Вздрагивая, не отводя напряженного светло-карего взгляда от распахнутой створки, от скупо освещенного коридора и от линии, за которой заканчивался разогретый сгоревшими стульями зал, он добрался до Георга и пнул его носком сапога в бок. Георг укоризненно застонал и попытался отодвинуться, но Говард пнул его еще раз и громким шепотом потребовал:

— Ну же, просыпайся!

Сонный рыцарь с усилием приподнялся — и бестолково сощурился:

— В чем дело?

— В этой крепости кто-то есть, — голос Говарда звучал спокойно, так спокойно, что Георгу стало нехорошо. — И он стоит на пороге. Ты помнишь, Георг? Перед тем, как устраиваться на отдых, мы опускали засов. И потом лично я возле выхода не разгуливал.

У окна, за которым заученно пламенел Западный Компас, выразительно шаркнула подошва.

— Георг, — все еще невозмутимо приказал Говард, — заряжай арбалет. И прислушивайся. Внимательно прислушивайся, не дай этой сволочи посмеяться уже над твоим остывающим телом.

Его спутник трясущимися руками потянулся к оружию.

…Говард стоял — напряженный, как тетива; Георг сидел на походном одеяле, таращась в полумрак и не отнимая пальца от арбалетного спуска. Невидимый ребенок больше не смеялся, и не было ни звука шагов, ни тем более шарканья — все участники ночной побудки затаились и сосредоточенно готовились к атаке противника.

То есть рыцари почему-то так думали.

Тихий девичий смех прозвенел колокольчиком вдали — оно поднимается по лестнице, констатировал Говард. Оно не собирается нападать… и не собиралось. Вероятно, оно всего лишь выбралось на прогулку — на обыденную прогулку по своей же собственной крепости, и оно не догадывалось, что сегодня на его пути возникнут вооруженные арбалетами и мечами рыцари. Ну да, оно как нарочно попробовало нас напугать — и достигло великолепных результатов; но если бы я был невидимым, я бы тоже, скорее всего, не удержался…

— Говард, — хрипло обратился к нему Георг, — не смотри на меня.

Говард уже почти обернулся, но послушно замер:

— Почему?

— Не смотри.

Зашелестела ткань. Говард смотрел на по-прежнему распахнутые деревянные двери — и понятия не имел, что его спутник закрывает походным одеялом постыдно мокрые ниже пояса штаны.