Он кивнул. Задумчиво и почему-то страшно.

— Гера… добрый вечер. Или нет, я ошибся — перед прощанием надо говорить «пока»…

А потом развернулся и, пошатываясь, двинулся прочь.

…Точно, подумал господин Иона, прижимаясь к холодному камню левой щекой. Этот феникс умер — потому что нельзя начать ритуал, не заплатив — и с таким же условием нельзя его закончить. Он спустился по лестнице, плавно и безо всяких колебаний, как во сне, он открыл ее — а потом на долгие века запер, и активированное заклятие кошкой прошмыгнуло под его сапогами, чтобы укрыться глубоко под землей, чтобы уснуть в сумрачных тоннелях и порой сонно выдыхать: как больно… как тесно и жутко…

Он сел — потом — на ледяные каменные плиты, обхватил себя руками за плечи и затих. Величайший маг в истории Тринны, погибший по вине принцессы гномов — добровольно оттянувший ритуал на себя, чтобы она не пострадала, чтобы ее не размазало по углам Ведьминого Круга, как, бывает, варенье размазывают по хлебу.

А ее големы кровожадными великанами разбрелись по заснеженным горам. Умирая, они уходят под землю — потому что они из нее сотворены… Альдамас — это действительно огромное кладбище, некрополь мощнейшего заклятия, памятник неудачному ритуалу и фениксу, уснувшему у запертой двери…

Его магия, разделенная на две части ради маленькой девочки, ради Геры, которую он любил, все еще активна. По ночам она выбирается из подвала и тенью разгуливает по коридорам обветшалой крепости — в коридорах звучит негромкий мелодичный смех и усталое шарканье ботинок по полу…

В зале отдыхают рыцари — один сжимает рукоять меча, другой заряжает арбалет. Они оба напряжены, оба напуганы — и они оба не догадываются, что на пороге бережно согретой комнаты замирает измученный молодой феникс, а за его рукав цепляется девочка лет семи — и смеется, когда он гладит ее по растрепанным каштановым волосам.

Она ведет его за собой, весело и настойчиво — Лори, давай выглянем в окно… ой, посмотри, сколько выпало снега! Там высоченные сугробы, если в таких спрятаться, то папа ни за что не найдет!

Он послушно идет. И послушно смотрит — но остается безучастным.

Эре-Лори, полноправный принц фениксов, думал, что Гера погибла в тот же день, что она осталась лежать на краю ритуального рисунка, что она поблизости, пройдись по широким ступеням — и тихонько позови. Но нет, она давно ушла, она увела свой народ на сабернийские пустоши — подальше от великанов, потому что не смогла ими управлять, и подальше от крепости, где безжалостно убила своего любимого — и лишь после этого осознала его по-прежнему любимым… и осознала, каким ребенком была.

Она так никому и не рассказала, почему Тропа Великанов опасна и почему не стоит соваться в покинутые цитадели гномов. Не рассказала о смерти короля Устагарда — и запретила своим сородичам рассказывать о племени фениксов, потому что фениксы отказались уходить, потому что они забрали остывшее тело молодого принца и унесли его в подземный тоннель-некрополь, чтобы там он до конца времен сидел на краешке холодного постамента — и наблюдал за лестницей, словно бы ожидая, а не заберет ли его отсюда неименная маленькая девочка…

Мне так жаль, подумал он, не сводя рассеянного серого взгляда с догорающих вечерних небес. Мне так жаль, господин Эре-Лори, господин Риэра — что я наткнулся на одного из големов, созданных вашей дорогой принцессой, и что я ни до кого не донесу раздобытую вами память.

…под конец ему почудилось, что над его головой обреченно вздохнул кареглазый парень в расхлябанных ботинках — и наклонился, чтобы в свои последние минуты умирающий человек не был одинок.

========== 11 ==========

…Говард лежал в медленно замерзающей луже с вечера и до вечера, а потом на его раненую лодыжку села наглая крупная ворона. Оглушительно каркнула и обхватила беспощадными когтями окончательно сломанную кость — он заорал и торопливо сел, все еще передергиваясь от боли.

Вокруг были одни мертвецы — нелепо вывернутое нечто по имени Лука, раздавленный Георг — и господин Иона, растянувшийся на камнях и наблюдавший остекленевшими серыми глазами за чем-то, расположенным вне этого мира. И еще незнакомый человек с длинными иссиня-черными прядями, полностью закрывшими собой худое лицо.

Великан давно ушел, стуча по снова обледеневшим склонам и тоскливо что-то бормоча под нос. Его следы все еще проступали в покрытой голубыми иголками инея грязи — стопа размером с небольшую крепость, а на когте отрубленного Лукой пальца — блекло мерцающие грибы…

— Я жив, — тихо сказал Говард, и его голос в клочья разорвал сонную тишину. Он прокашлялся, потому что невыносимо болело горло, и бессмысленно повторил: — Я жив.