Георг снова рассмеялся — радостно и заливисто, как ребенок. Уцелевшая ладонь подхватила его с берега ближайшей лужи, вознесла над позолоченными закатом склонами — и раздавила.

Если бы Говард был способен кричать, его крик заставил бы заткнуться даже настойчивое горное эхо.

Разлитое по склонам золото медленно угасло. Закатное солнце полностью пересекло небо над хребтом Альдамас и величественно погрузилось в море — как будто не желая видеть гибель ни в чем не повинных рыцарей.

Господин Иона стоял на коленях посреди погруженной в полумрак долины. А в тридцати шагах от него лежал человек, в чей дом раньше с таким постоянством и такой надеждой приходила госпожа Гера — как будто для нее эти визиты были единственным утешением, как будто лишь они помогали ей худо-бедно держаться на плаву.

Господин Риэра ушел за ней к Альдамасу — и погиб, а его остывшее тело почему-то валялось на мокрых досках подвесного моста. Неуклюже завалившееся набок, словно перед смертью он сидел и привычно пил домашнее вино, любуясь далекими ущельями, заснеженными пиками — или яркими ночными звездами.

Господин Иона ощутил странное желание рассмеяться. По примеру Георга, от которого ничего не осталось, кроме бордовых пятен и обломков молочно-розовых костей.

Говарду повезло больше всех, улыбнулся колдун. Говард хотя бы не мучился, просто удачно разбился о залитые ледяной водой камни — и все.

Высоко-высоко вверху, в чаше темно-синих небес над горной долиной, пока еще тускло полыхнуло ориентировочное созвездие. Западному Компасу было наплевать на великана и на погибших рыцарей, наплевать на обреченного колдуна — и, несмотря на это, он по-прежнему был вызывающе прекрасен.

У колоссального раненого создания было всего лишь пять пальцев. Господин Иона не удивился и не испугался, когда они — словно бы даже аккуратно — провели по его спине, обожгли каким-то лихорадочным, каким-то кошмарным теплом сквозь кожаную куртку — и нащупали под ней выступающую линию позвоночника. Заинтригованно попытались ее вытащить, но оказались для этого чересчур большими и грубыми.

Боль была, и все-таки — почему-то не задела, не заставила корчиться и вопить, разве что вышибла карминовые слезы из-под воспаленных век. Великан разочарованно всхлипнул, а господин Иона подумал — вот было бы здорово узнать, из чего тебя создали. Ты ведь не живой и не мертвый, ты полон магии, ты — ее свободное порождение. Ты… черт, было бы ужасно интересно выяснить, кто ты.

И — напоследок зачем-то активировал неиспользованные амулеты.

…в просторном подземном зале на полу чернела до мелочей выверенная диаграмма, теплыми оранжевыми капельками танцевали на фитилях беспокойные огоньки свечей. Девушка полоснула по горлу гнома с длинной седой бородой, слизнула со стилета его густую темную кровь — и повернулась к молодому парню с молочно-розовой кожей и россыпью кольцевых сережек в забавно вытянутых ушах.

— Ты ведь вырос, Лори. Ты ведь вырос — и что я получила? Где обещанный мир, который ты якобы собирался бросить к моим ногам? — Она криво усмехнулась, и он подумал — о великие Боги, Гера, что с тобой, какого Дьявола происходит, кто ты сейчас такая? — а она небрежно смахнула челку со щеки и добавила: — Все приходится решать самой. Хочешь, это не я буду твоей, а ты будешь моей невестой? И мир к ногам любимого феникса брошу я.

— Мы ведь обсуждали это, Гера, — устало произнес он. — Нельзя владеть миром единолично.

— Да, — легко согласилась девушка, — мы это обсуждали. А потом я поняла, насколько в тебе разочарована.

Он дернулся, как от пощечины — и посмотрел на нее с таким недоверием, как если бы никогда раньше не видел.

— Гера, — она следила за ним внимательно и с таким обидным сочувствием, что у него жалко, совершенно по-детски сорвался голос. И он вспомнил — он уютно устроился в кожаном кресле у камина, в зале королей фениксов, а она прижималась к нему всем телом, она повторяла его имя, она обнимала его — с теплотой и нежностью. Только потому, что он обещал подарить ей мир? Сделать ее хозяйкой и госпожой? О великие Боги… а ведь он всерьез полагал, что она выросла — но нет же, стоит у границы ритуального круга с упорством все той же девочки, готовой слоняться по коридорам вслед за своим любимым, пока его не отберет у нее смерть. — Гера, это не выход. Если ты активируешь рисунок, если ты действительно воспользуешься кровью своего отца… наши горы не уцелеют. Все наши крепости, Гера, все наши замки, дозорные башни и половина подземных коридоров… они обрушатся. Ты не захватишь мир, опираясь на големов. Они его уничтожат.

— Они его отберут, — холодно возразила она. — И вознесут меня до небес. Они будут мне молиться, они признают меня своей богиней… они смогут исполнить мои желания. Они смогут… в отличие от тебя.

Девушка — изящная, хрупкая, такая красивая и такая чужая — безучастно шагнула вперед, наступила королю Устагарду на сломанное запястье, опустилась перед ним на корточки… сверкнуло рыжее лезвие стилета — значит, сообразил феникс, ты уже убивала, ты уже испытывала круги — и ты уже выяснила, как сработает сегодня этот.

И различил — сквозь багровый туман и бесконтрольную дрожь по всему телу — как огромные неповоротливые твари выходят из пещер, как они поднимаются над ущельями, как опираются на ненадежные подвесные мосты… как давят суетливые фигурки фениксов и гномов — давят ногтями, как будто вшей, размазывают кровь по колоссальным ладоням, ревут, мечутся в плену заснеженных пиков — и как под их натиском сотворенные Герой цепи рвутся, как ее творение освобождается из-под ее заклятия, как ломаются грани нарисованного у камина Круга, как Гера медленно, страшно медленно оседает на холодный каменный пол — и все ее лицо поблескивает алым. Под ушами и под веками… под носом и на губах…

— Заклинаю тебя, Спящий, требованием своим; заклинаю тебя, Спящий, песнями своими, заклинаю тебя сиянием солнца и серебром лунных лучей, заклинаю тебя всеми небесными сферами и потоками — и силой, которая течет по моим венам…

Негромкое женское бормотание. Самоуверенно закрытые глаза.

Он выпрямился — упрямо и непреклонно, как в детстве, когда отец пытался учить его жизни на примере своих подвигов, — и переступил внешнюю границу пылающего Круга.

…было больно. Так больно, что он едва не задохнулся, но его магия с восторгом отозвалась на мольбы чужой и накрепко с ней переплелась — а потом, подчиняясь его тихому слову, вынудила свернуть с намеченного пути.

— Заклинаю тебя, Спящий, требованием своим…

Гера вскрикнула и с удивлением обернулась — какого Дьявола, почему ты не даешь мне возвыситься, почему ты сопротивляешься? — но, конечно, не смогла сойти с места. Невозможно остановить уже начатый ритуал — разве что присоединить к нему поединок…

Поединок двух противоположных сил.

Поединок двух невероятно любящих… нет, одного невероятно любящего создания — с иным, вроде бы таким знакомым, таким родным и таким близким.

Или нет — поединок единого целого, очень давно разделенного на две неравные половинки. Неравные, потому что Гера спасовала, потому что вскрикнула снова — и в комнате воцарилось безмолвие.

…там, за стенами крепости, в долинах и на плато, у человеческих перевалов и у берегов неистовых рек…

…там, над подземными тоннелями, над кузницами и над залами, круша камень, с недоумением выдергивая из обветренных скал редкие чахлые деревья…

— Лори, — еле слышно окликнула она.

…Он стоял — побелевший, сгорбленный, скрюченный — и мучительно оттягивал воротник привычной кожаной куртки. Из уголка рта на подбородок соскальзывали вязкие темные капли — и падали на пол, разлетаясь десятками брызг — и разбивая тишину в клочья.

— Лори, — она встала и подалась было к нему, но он попятился, не позволяя уменьшить расстояние. Она всхлипнула, опустошенная, слабая, умоляюще посмотрела на него из-под каштановых завитков — он был отстраненным и безразличным, как вырезанная из дерева кукла. — Пожалуйста, Лори… я прошу тебя…