Все нормально, устало отозвался господин Иона. Это пройдет.

Обратная дорога заняла гораздо меньше времени, чем с таким трудом осиленная дорога к цели. На привалах Лука описывал Говарду подземный некрополь, облицованный мраморными плитами чудесного изумрудного цвета; молодых стройных парней и невероятно красивых девушек, замерших на каменных постаментах, и нарисованных под их ногами фениксов. Говард, конечно, был заинтригован, пожелтевшие страницы тетради шелестели под его аккуратными пальцами, наброски углем складывались в надменные, спокойные или испуганные лица, он сосредоточенно спрашивал: так? А их уши? Ты говорил, что похожи на эльфийские, но торчат они скорее вверх, чем в стороны…

Лука следил за его работой по-детски восхищенно, постоянно озадачиваясь — ну как? Скажи, как тебе это удается? Говард виновато — по своему обыкновению — улыбался и говорил, что его с раннего детства тянуло рисовать. И что он вряд ли таскался бы с мечом по Альдамасу, если бы его родственники не возмутились — ну ты что, какие в нашей семье художники, мы ведь воины, у нас ведь целая династия! Возьми себя в руки, выбрось акварели и ступай учиться ближнему бою!

— Почему-то со многими так, — сочувственно кивал ему Лука. — Наши родители гордятся тем, чего давно уже нет. То есть, — он почесал взлохмаченный затылок, — я не спорю, Этвиза — военное королевство, мы лучше всех деремся и редко проигрываем кому-либо… если не упоминать о расе хайли, разумеется, но они превосходят не только нас. Беда в том, что наши-то предки занимались воинским делом добровольно, это было их инициативой, они этого хотели, им нравилось оружие, нравилось болтаться по миру, устраивать засады на упырей и придерживаться Кодекса. А у нас… нет ничего, кроме памяти и отдельных редких энтузиастов. Неужели нельзя быть человеком чести, не становясь рыцарем? У художников, у звездочетов, у поэтов… у них что, не может быть таких же понятий о достоинстве, как у нас? Да нет, — он отрицательно качал головой в ответ на невысказанный вопрос Говарда. — Я-то мечтал пойти в рыцари. Понимаешь, разница в том, что мои мама и папа — обычные жители пограничного села, и они донимали меня вопросом выращивания картофеля и пшеницы, а не вопросом продолжения династии. Я был маленьким — и восторженно смотрел на закованных в кольчуги странников, на шлемы, на щиты с вычеканенными на них гербами… и я верю, что рыцарями должны быть люди, желающие всего этого. По-настоящему, а не по приказу любимых безумных дедушек.

Говард молча разводил руками.

Георг особого участия в разговорах не принимал — а если принимал, то быстро путался и не мог вспомнить, о чем была речь. Господин Иона опасливо на него косился и прикидывал — сколько времени понадобится, чтобы рассудок рыцаря восстановился? И нельзя ли помочь ему с помощью заклинаний — как-нибудь ненавязчиво, как-нибудь вскользь, чтобы магия не навредила еще сильнее?..

Они так и не отыскали обветшалую крепость, в чьем подвале была необходимая колдуну дверь. Так и не добрались до коридоров и залов, где по ночам смеется маленькая девочка — и шаркает подошвами расхлябанных ботинок странный парень со светло-карими глазами, привыкшими глядеть устало и немного укоризненно.

Их подвел именно Георг.

Обледеневший подвесной мост был распят над широкой долиной, заключенной в цепи отвесных посеревших склонов. Солнце растопило снег, и огромные лужи, вполне способные превратиться в озера, ослепительно поблескивали в золотых предзакатных лучах.

С промокших досок вниз дождем падали холодные капли. Эхо весело подхватывало звук их падения, и он ровным размеренным гулом раскатывался по горам.

У противоположного основания моста валялась какая-то темно-зеленая тряпка. Господина Иону почему-то больно царапнул ее цвет, он сощурился и рывком подался вперед; его зрение, усиленное заклятием, выцепило неловко подвернутую руку со звеньями опустошенного амулета в кулаке и тонкий бледно-розовый шрам от мочки уха до внутреннего уголка глаза…

— Нет, — бессмысленно попросил он, останавливаясь и чувствуя, как уходят из-под ног безжалостные мокрые доски. — Нет.

— Господин? — удивился Лука. — Вам дурно? Господин, вы чего, пожалуйста, хватайтесь!

Колдун покорно поймал его за подставленный локоть, попытался выпрямиться и покачнулся — по мосту выразительно шаркнула подошва его ботинка. Лука отчаянно вцепился в чужую куртку — чтобы любой ценой удержать своего спутника на мосту; и в этот момент позади раздался нехороший, натянутый хрипловатый смех.

Смеялся Георг. Нелепо запрокинув измученную голову и всем телом содрогаясь, как будто собирался в любую секунду умереть.

Неизменное эхо немедленно подхватило его искаженный голос — и протащило по горам, как тащат на виселицу преступника. Ровный размеренный гул падающих в лужи капель сменился неестественным, полностью лишенным живых эмоций хохотом; Альдамас как будто смеялся наравне с незваным сумасшедшим гостем, довольный, что сумел довести его до подобного состояния.

А потом начался ад.

Огромная серая рука взметнулась откуда-то из долины, вцепилась в ненадежный подвесной мост и потянула его за собой, вниз — так, что с треском выкорчевала просмоленные веревки. Золотое закатное небо дернулось, рука встряхнула вырванный деталь Тропы Великанов, как будто рассчитывая, что прицепившиеся к ней люди отвалятся и дождем рухнут в полутемную долину. В светло-карих глазах Говарда отразился колоссальный исцарапанный палец, увенчанный когтем; на когте росли блекло мерцающие грибы и счастливые зеленые шапки согретого течением крови мха.

Люди никак не отваливались, и хозяин огромной серой руки пришел к выводу, что пора посмотреть на них немного внимательнее. Мост плавно опустился и лег на сырую землю у двух окруженных ресницами провалов, из которых на господина Иону и его спутников задумчиво уставилась черная голодная бездна.

У великана не было ни радужек, ни зениц — ему как будто налили под веки густых дорогих чернил, и они слезами катились по его щекам, раздраженные светом солнца. Нисколько не волнуясь по этому поводу, он повел носом, наслаждаясь неожиданно вкусным запахом трех рыцарей и одного колдуна; к чертовой матери бросив распластанный по земле мост, они разбежались по долине, как перепуганные зайцы.

Почти все.

Один остался лежать, бледный до зелени и похожий на сломанную куклу.

…страшно болела раненая лодыжка — Говард упал как раз на нее, кажется, окончательно расшибив о скользкий берег созданной первыми снегами лужи. Мир заволокло карминовыми пятнами, то медленно угасающими, то вспыхивающими с новой силой; к горлу подступила тошнота, но рыцарь не мог пошевелиться и лишь отстраненно понимал, что…

Долина дрогнула, когда великан поднялся во весь внушительный рост — едва ли не выше ближайшего белоснежного пика — а потом опустился на корточки и со смутным интересом потянулся к господину Ионе.

Полыхнуло серебряное заклинание-щит, колдун тяжело упал на колени, и по его подбородку покатился горьковато-соленый ручеек. Великан оскорбленно взревел и попробовал прихлопнуть наглого человека ладонью плашмя — серебряный щит мигнул и принял тревожный багровый цвет. Под амулетами на запястьях господина Ионы вспучилась пузырями кожа — а потом лопнула, забрызгав кровью лоб и побелевшие от напряжения щеки.

Вторая рука великана попробовала чашей накрыть выхватившего меч Луку — семнадцатилетний рыцарь оскалился и метнулся противнику навстречу, напоследок сильно оттолкнувшись от сырой земли. Грязь приняла в себя отпечатки его сапог, рыжие закатные лучи солнца проблесками отозвались в остро заточенном лезвии, которое молниеносно промелькнуло и замерло, роняя горячие брызги в липкую, мгновенно покрасневшую грязь.

Застывшие серые пальцы с грохотом обрушились Луке под ноги. Он торжествующе взглянул на воющего от боли великана — и с негромким тошнотворным чавканьем исчез под слепо шарящим по долине обрубком.

Не успел, сонно подумал Говард. Какая жалость, что не успел…