Они уставились друг на друга, как две недоумевающих матери, чьи сыновья были хорошими друзьями, но неожиданно подрались, и теперь один хлюпает перебитым носом, а второй сверкает милой небольшой лысиной над левым ухом.
— Я примерно подсчитывал… пройденное расстояние, — признался Говард. — И по всему выходило, что мы идем параллельно северному талайнийскому перевалу. Но чтобы его пересечь, надо с недельку потрястись на лошади, а мы-то передвигаемся пешком, и не то, чтобы так уж долго.
— Магия, — глубокомысленно пожал плечами Георг.
— Крутится у меня на уме одно выражение, — признался его товарищ, — но я буду хорошим рыцарем и не буду его произносить. То есть я, конечно, рад, что господин Иона всех выручил, но в мои планы не входило путешествие по горам в поисках потерянных спутников. Я полагал, что буду искать руины и бессовестно по ним шляться.
Георг нахмурился, еще раз покосился на широкую ленту моря и предположил:
— Надо идти назад. Где-то здесь Тропа Великанов обрывается, потому что ее нет на талайнийских картах.
…миновал час, и грозные тучи спрятали под собой все — и заснеженные пики Альдамаса, и Талайну, и полосу морского прибоя. Стало гораздо холоднее, и по глазам больно ударил густой синеватый сумрак — давая понять, что пройдет еще пара минут, и над миром сомкнется глухая безжалостная темнота.
Никакого укрытия поблизости не было, и они устроились в тени склона, закутались в походные одеяла и пытались о чем-то беседовать — у Говарда заплетался язык, а Георг постоянно щелкал зубами. В клетке заснеженных пиков метался беспощадный ледяной ветер; ближе к полуночи покрывало туч лопнуло, и мелкими колючими лезвиями пошел снег.
— Георг, — окликнул Говард, потому что его спутник притих и многозначительно перекосился влево, — ни в коем случае не спи. Георг! Не спи, давай, расскажи мне еще какую-нибудь историю. Любую, мне наплевать на ее сюжет.
— Ну… — Рыцарь зевнул и отряхнул с одеяла снег. — Зимой мы часто попадаем в караул по такой погоде… капитаны велят расхаживать по стенам и обозревать пустошь… а темно, не видно же ни черта, факелы гаснут, ветер, снег — вот как сейчас… ну, мы разбиваемся на две команды: пока одна греется, вторая выполняет приказ, и так по очереди.
— Угу, — серьезно кивнул ему Говард.
— Ну, бывает, брожу я по стене, холодно — кошмар, пальцы потихоньку перестают слушаться… и, чтобы их размять, выдумываю всякие смешные фразы и аккуратно вырезаю их ножом на камнях. Наш капитан бесится — мол, какая сволочь все это пишет, мол, выясню — руки оторву! А я дурак, что ли, признаваться — ну, подожду, пока он успокоится, а потом снова как бы… выхожу на промысел. Скучно мне там без этого, понимаешь?
— Понимаю.
Георг устало улыбнулся.
—А моя мама… моя мама не хотела, чтобы я был рыцарем. Она просила отца — ну можно, этот мальчик пойдет в Академию, будет писать научные доклады, смотреть в сабернийский телескоп — на далекие-далекие звезды… на небесные потоки… давать названия туманностям, предупреждать нас о появлении комет… ну и так далее, в общем. Она знала, что мне все эти мечи, арбалеты и вот… кистени… нужны, как пятое колесо телеге. Знала, что я ученый. По крайней мере, я обязательно стал бы им, если бы отец не отправил меня в рыцарскую школу. Если бы не вбил в меня Кодекс… если бы ничего этого не случилось. Да ты и сам не слепой, посмотри на меня — с моим-то телосложением…
— Оно у тебя нормальное.
— Ну да, конечно… это не беда, что я толстый, главное, что высокий. Вот, а потом на меня нашло такое желание… мол, я же по какой-то причине здесь, я же не шутки ради стою на защите Сельмы. А потом ко мне подошел господин Иона, и я подумал… если честно, я подумал, что это моя судьба. Я кое-как дополз до горного хребта и скитаюсь по Тропе Великанов, потому что это моя судьба.
Он болтал и болтал, а Говард сосредоточенно его слушал — так, значит, выходные ты проводишь в библиотеке? Читаешь статьи о звездах, увлеченно копаешься в картах и тоскуешь о потерянной возможности пойти в Академию? Кстати, у меня там родственники работают — я мог бы вас познакомить, а вы договорились бы о посещении определенных лекций. Да не трусь, они очень добрые…
К утру ветер поднатужился и разогнал тучи; Говард скомандовал подниматься и продолжать выполнение поставленной перед ними задачи. Георга пошатывало, но он покорно запихал промокшее одеяло в сумку и двинулся по заснеженной дороге на восток.
Было что-то около полудня, когда перед ними возникла обветшалая крепость. Осколки слюды все еще торчали в темных провалах окон, парадные створки были выломаны и с горем пополам болтались — каждая на одной петле. В просторном холле курганами лежали обломки разбитой мебели, на стенах, затянутые пылью и паутиной, все еще висели картины — Говард убедился, что никакая нежить не выскочит из уютного полумрака, и бережно снял одну.
Это был портрет — не человека и не эльфа, странного молодого парня с молочно-розовой кожей и россыпью золотых колечек в длинных заостренных ушах. Он смотрел на художника задумчиво и немного укоризненно, как если бы тот паршиво пошутил; золотисто-рыжие волосы были аккуратно острижены, а под светло-карими глазами залегли усталые тени.
— Не люблю остроухих, — пожаловался Георг, не успев толком полюбоваться кареглазым персонажем.
Говард усмехнулся и повесил работу неизвестного художника на место — снова собирать паутину и пыль.
Следующие несколько часов рыцари вдохновенно исследовали крепость — залезли даже на чердак, погоняли крупных желтых сороконожек; нашли несколько тяжелых деревянных сундуков, забитых медью и золотом — на монетах красовались чеканные черты пожилого гнома. Говард изучил его и так, и эдак, а потом уверенно произнес:
— Это первый гномий король, господин Устагард. Я читал о нем в сабернийских летописях — он погиб за пару дней до того, как Тропа Великанов стала небезопасной. На сабернийские пустоши гномы вышли по приказу его дочери, госпожи Дигеры.
— А сейчас на троне сидит ее внук, — помедлив, продолжил цепочку пухловатый рыцарь. — Неденит, или как там его… получается, с момента потери Elaste Kora у них сменилось четыре поколения. Хотя нынешний король еще молод.
— Долго живут, — с какой-то неожиданной горечью отозвался Говард. И поделился: — В детстве, когда мама рассказывала мне об эльфах и гномах, я удивлялся и отказывался ей верить, потому что не понимал, как похожее на человека создание может веками скитаться по земле. А теперь… я разве что немного завидую.
Георг пожал широкими плечами:
— Ты боишься погибнуть?
— По-моему, этого боится любой человек.
У северной башни крепости не было крыши, и на лестнице белели сугробы; Георг проваливался в них по колено и затравленно бормотал, что ненавидит зиму, что у него промокнут штаны и отвалятся подошвы сапог — и что горы как будто насмехаются над наивными рыцарями, посмевшими залезть на такую высоту в такое неудачное время. Говард посмеивался и сдержанно шутил, что рыцарям по статусу положено выбирать неудачное время — в горах обитают разные виды нежити, и некоторые из них активны лишь в морозы, а в летнюю жару сидят глубоко под землей и питаются червями. Именно поэтому, горячо убеждал Георга он, эти виды с таким гневом кидаются на случайных путников — поди-ка засунь червя себе в рот, еще и стисни челюсти на его упругом розовом теле…
Георг ощутил рвотный позыв, ругнулся — и едва не скатился по заснеженным ступеням вниз, потому что под ногой хрустнуло какое-то неожиданное препятствие.
— Говард, — побледнев, обратился к товарищу он, — кажется, это была кость.
— Допустим, — легко согласился рыцарь, — но какого Дьявола ты так ее испугался? Подумаешь, кость. Ну залетела сюда какая-нибудь глупая ворона, — Говард опустился на корточки и принялся деловито разгребать снег, — ну сдохла, с кем не бывает. Нет, тебе вовсе не обязательно соединять эту мою речь с недавней. Разумеется, мне жалко ворону, и я бы с радостью похоронил ее в ближайшем сугробе, да еще и с почестями, но себя мне почему-то жалко больше… Георг.
