Они были счастливой семьей — пока с потолка однажды не пошел снег и пока улыбчивый мужчина с россыпью амулетов на груди не сказал: да, ваш ребенок — маг, и я могу обеспечить его необходимыми уроками. Без определенных знаний о мировом полотне он будет откровенно опасен.
Нет, семья не рассыпалась и не испортилась — родители все так же любили своих детей, к старшему сыну приезжали на выходных и кормили всякими вкусностями. Он обожал сидеть с мамой на лавочке в парке и слушать, что вот, Мура снова родила котят, а подарить их некому, в деревне и так у всех по две — по три кошки, что неделю назад в деревне была ярмарка, и мама купила себе страшно дорогие обсидиановые бусы — правда, красивые? Он обожал срывать с тополей листья, накрывать их обеими ладонями — и выпускать на свободу мотыльков; потом ему объяснили, что это неправильно, что магией надо пользоваться не так — и он, к невероятной гордости своего учителя, остепенился.
В первые дни учитель ему не нравился — какой-то излишне строгий; потом они подружились, и уроки частенько тянулись от рассвета и до заката, а там и до глухой ночи. Они сидели за столом в кухне и рисовали диаграммы на дешевом пергаменте, они обсуждали компоненты заклятий, они составляли зелья; зелья до сих пор выходили у повзрослевшего колдуна паршиво, и он предпочитал покупать их у более опытных и надежных травников.
Магия не преподавалась в Школах, как математика или астрономия — только на дому, при условии, что ученик согласится жить бок о бок с обучающим его колдуном. Впрочем, на математику и астрономию учитель тоже его гонял — и если в городе спрашивали, кому хватило терпения рассказывать о небесных потоках такому непоседливому ребенку, он мстительно отвечал: «господину Риэре».
Господин Риэра был высоким, широкоплечим, с россыпью шрамов на узком улыбчивом лице — и помимо заклятий превосходно владел мечом. В молодости он, как и многие другие рыцари Этвизы, метался по всей Тринне в надежде совершить прославленный подвиг, но рядовые стычки с нежитью подвигами не считались, а ничего больше господину Риэре найти не удалось.
В городе его уважали, он часто занимался лечением смертельно больных — и добивался успеха, смерть пристыженно уходила до более подходящих дней. Мальчик порой пытался вообразить, сколько протянутых в мольбе рук, сколько слез и лишений видели серо-зеленые глаза учителя — но спросить его об этом так и не рискнул.
После подобных случаев, исцелив какого-нибудь юношу, чьи легкие была намерена съесть безжалостная чахотка, он приходил домой страшно бледным и долго умывался над заранее приготовленным ведром, смывая запах госпиталя со своих иссиня-черных волос. При этом у него отчаянно дрожали пальцы; он смотрел на них огорченно и недоверчиво, а потом оборачивался и вымученно улыбался:
— Маги Тринны ужасно слабые, малыш. Без амулетов я бы ни за что не справился. Мой тебе совет — носи побольше всяких подвесок, и кулонов, и браслетов, и колец — это твои дополнительные шансы выжить. Или позволить выжить кому-нибудь еще.
В городе его уважали — но и побаивались, как испытывали бы закономерный восторженный страх перед сошедшим с небес Богом. Поэтому в окружении переплетенных между собой улиц у него не было друзей — а единственная дорогая сердцу господина Риэры девушка обитала на пустошах Саберны. И, судя по всему, была кем-то важным — когда она приезжала, господин Риэра не раз и не два задавал ей вопросы о сабернийской политике, о последних введенных законах, о пограничных драках с эльфами — девушка отмахивалась и кривилась, как если бы у нее над ухом жужжал надоедливый комар.
Она приезжала — немного посидеть за столом, выпить чаю со смородиной или малиной, убедиться, что в Этвизе ничего не меняется — и попрощаться, бережно притворив за собой калитку и ни за что не оглядываясь. Не к добру.
— Пока, Риэра, — тихо произносила она, по-мужски предлагая колдуну рукопожатие.
— Гера… — он опускался на одно колено и накрывал своими теплыми ладонями ее подставленную ладонь. — До встречи.
Однажды Иона попробовал повторить за долгожданной гостьей господина Риэры и сказал «пока», а господин Риэра тут же нахмурился и попросил: «Пожалуйста, не пользуйся этим словом».
Спустя два месяца он спросил у госпожи Геры, почему нельзя, и она посмотрела на него очень грустно — его отражение колебалось в ее темно-синих радужках, заключенное в рамку неожиданно промокших ресниц.
— Этим словом пользуются, когда прощаются, — сдержанно пояснила госпожа Гера.
— И что плохого? — не понял ребенок. — Я ведь именно это и делаю. Мне в школу надо, учитель остается дома один, клиентов у него на сегодня нет, и я же знаю — он будет сидеть и скучать у окна в кухне. Почему бы и не сказать ему «пока»? Что в этом такого обидного?
Девушка на секунду зажмурилась. Ему было двенадцать лет, он был невысоким, хрупким и болезненным, задиристые мальчишки Сельмы смеялись над ним и говорили, что он так останется ребенком, что не вырастет — но и так он был выше госпожи Геры. Она, совсем крохотная, помолчала с минуту, поправила воротник потрепанной куртки, явно снятой с мужского плеча, и слегка подправила свое недавнее пояснение:
— Этим словом пользуются, когда прощаются навсегда.
Мальчик снова посмотрел на нее с недоумением:
— Но вы говорите нам «пока» постоянно, а потом приезжаете опять. То есть все в порядке, я рад, что вы приезжаете, но я… уже запутался во всем этом. Простите меня, пожалуйста.
Она рассеянно заправила за ухо непослушную каштановую прядь. И пожала плечами:
— Я не могу быть уверена, что вернусь.
…сколько ученик господина Риэры ее помнил — она была похожа на маленькую девочку. Совсем низенькую, по локоть взрослому человеку — и непреклонную, будто скала.
Мальчик хотел выяснить, куда она уезжает после того, как наносит визит его учителю, и господин Риэра с тоской ответил, что ее цель — заснеженный Альдамас. Мол, там она ведет охоту на великанов, принимает участие в самых жестоких боях, командует вооруженными отрядами, отважно атакует, не жалеет ни себя, ни тем более своих подчиненных; его ученик искренне испугался и теперь ждал появления госпожи Геры с болезненным нетерпением. Боялся, что она и правда сказала ему «пока» насовсем, и больше ее силуэт не возникнет на пороге дома, а уголки треснувших от холода губ не приподнимутся, реагируя на искреннюю радость хозяев.
Но она приходила. Снова и снова, год за годом; он рос, а она толком не менялась — пока однажды на ее виске не возникло одинокое пятно седины. И, помедлив, принялось умножаться, высеребрив аккуратно заплетенную косу и коротко остриженную челку.
— Гера, — вкрадчиво просил ее хозяин дома, — пора остановиться. Пора все бросить, ты же все равно не успеешь очистить Альдамас до прежнего состояния. Гера, пожалуйста… я не хочу в какой-то момент осознать, что вот, все, ты погибла, и у тебя нет могилы, и мне даже некуда прийти, чтобы рассказать об успехах малыша или моих собственных достижениях. Чтобы спросить: ну как ты, нормально? И надеяться на ответ. Гера… — он привычно спрятал ее ладонь в своих обветренных ладонях, выпрямился и предложил: — Если не хочешь медленно угасать в сабернийском замке, перебирайся ко мне. И я никому тебя не отдам.
Его ученику было уже около пятнадцати, и он усиленно притворялся, что разговор учителя и госпожи Геры неинтересный. Девушка — нет, немолодая, непрошибаемо спокойная женщина, способная кого угодно вынудить подчиняться, отвернулась к запертому окну, словно изучая вышивку на белых шторах.
— Извини, Риэра. Нет.
— Зачем она так? — сочувственно осведомился юноша после того, как госпожа Гера сказала свое традиционное «пока» и пропала в лабиринтах городских улиц. — Разве она вас не любит?
Колдун скривился и вознамерился было отчитать его за неуемное любопытство, но на полпути устало махнул рукой:
— Гера любит феникса. И я, вероятно, не выдерживаю сравнения с ним.
Он жестом показал, что юноша должен идти спать — но вместо того, чтобы забраться под одеяло и накрыться подушкой, отсекая себя от половины звуков, его ученик сбегал в погреб и оттуда притащил в кухню бутыль с домашним вином.
