Над ним висело бесконечное голубое небо. Утреннее, и вдали, у заснеженной линии горизонта, все еще пламенели — как будто на прощание — блеклые огни звезд.

«Прими память», — глухо повторили мужчине. — «Возьми прошлое».

И, спустя минуту зыбкого молчания:

«Умоляю, сохрани наши имена».

Он очнулся у постамента, где скалила аметистовые клыки змея. Великая Змея, древний символ империи Мительнора — империи, которую он выбрал самостоятельно, которую нашел после девяти лет скитаний. Его заносило на Вьену, его заносило на Харалат; он спускался на обветшалые пристани Марэйна и разгуливал по тенистым лесам Эладэры. Но нигде и никогда ему не попадались ни закованные в снег пустоши, ни копья деревянного частокола, ни поросший каменными цветами остров, где спала, укрытая метелью, та самая «чистая» девочка, давным-давно провожавшая солнце — и чудом уцелевшая, выжившая, чудом… спасенная.

Он снова тряхнул головой, надеясь, что из нее выметется все лишнее.

Но это не помогло.

Миновала неделя, и он вернулся в деревянную цитадель.

Что-то мешало ему спать, что-то настойчиво лезло в его сонное забытье. Накануне мужчину разбудил его же собственный неуверенный шепот: господин Вильна, госпожа Амари, господин Ремаль… ему чудились — настойчиво и беспощадно, заставляя забыть о Милрэт и об Эдлене — янтарные лепестки у берега обледеневшего озера, ему чудилось, что он сидит на песчаном дне и какого-то черта без малейших усилий дышит пресной водой. Ему чудилось, что рядом находится кто-то очень важный, кто-то очень храбрый, кто-то, способный помочь ему выбраться на свободу. Но сколько бы он ни таращился в непостоянную синюю темноту, различить этого кого-то не получалось, а потом все тот же глуховатый голос, чей хозяин не торопился показываться, вмешался: «Уходи отсюда, Венарта. Уходи, ты ведь мешаешь ему спать!»

Венарта беззвучно удивился: кому? Голос долго не отвечал, а потом грустно, с безуспешно скрываемой нежностью произнес: «Позволь ему отдохнуть. Хотя бы здесь. По мне, так с него уже хватит».

Янтарные лепестки с явным удовольствием покачивались на ветру. И мелодично звенели.

«Ви-Эл, Ви-Эл, Ви-Эл».

Прими память, Венарта, и возьми прошлое. Ты такой же наследник пустошей, как и я, ты такой же носитель кода, как и тысячи «лойдов» раньше. Но ты — не Гончий и не Повелевающий, ты — не причина смерти небесного огня, и подчиняться твоим приказам никто не будет. Прими память, Венарта, и возьми прошлое, потому что с активированным кодом ты — все равно, что книга, все равно, что история о счастливых, а потом — о несчастных детях племени Тэй.

Ви-Эл. Ты ведь меня слышишь?

Сосредоточенный на себе, сосредоточенный на звоне янтарных соцветий и на озере, на залитом кровью озере где-то невыносимо далеко, Венарта рассеянно кивал стражникам и прислуге, не замечая, что в коридорах, на лестницах и в залах царит какое-то подавленное настроение. И, конечно, отыскал Эдлена в его любимой трапезной, где он сидел, ссутулив худые плечи, и так смотрел в тарелку с неумолимо остывающим пудингом, словно там валялась дохлая крыса.

Виновато переступала с ноги на ногу молодая служанка. За ней, нахмурившись, неотрывно следила Милрэт.

— Ваше императорское величество, — тихо-тихо, явно опасаясь, что мальчик рассердится и выгонит ее так же, как выгнал госпожу Летен, увещевала девушка, — хотя бы кусочек. Умоляю, съешьте хотя бы один кусочек. Если вы так и будете отказываться от пищи…

Милрэт обнаружила у двери знакомый мужской силуэт и восторженно завопила:

— Ой, папа!

Эдлен поежился, как будто Венарта мог ему навредить. Спрыгнул со стула и неспешно, всем своим видом намекая, что это не бегство, а всего лишь тактическое отступление, двинулся к выходу.

В отличие от его тарелки, тарелка Милрэт была пуста. Девочка безо всякого сожаления покинула кресло, подбежала к своему отцу и обхватила слабыми еще ручонками его колени — насколько дотягивалась.

Эдлен закрыл за собой дверь.

— Ох, господин Венарта, — служанка присела в некоем подобии суетливого реверанса. — Я так рада, что вы приехали! Тут такое… — она запнулась, и у нее почему-то задрожали губы, — такое произошло…

— Папа, — Милрэт потянула мужчину за рукав, дождалась, пока он присядет, и горячо зашептала ему на ухо: — Папа, все говорят, что Лен кухарку убил. По-моему, это неправда, но он сам ничего не объясняет, а стражники всем рассказывают, что ему стало плохо, и кухарка хотела ему помочь, а он заорал: «Не подходи! Не трогай меня!» — и ее размазало по стене, как в тех жутких маминых книжках! Папа, если человека по стене размазывает, никакая настойка не поможет, верно? А еще все жаловались, что, мол, теперь эту стену придется долго и муторно отмывать, а картины — выбрасывать, потому что они все равно не подлежат реставрации! Придворный художник страшно обиделся и уволился, хотя картины были не его, а Эдлен перед всеми извинился и пообещал, что больше так себя вести не будет. По-моему, он соврал, я ведь тоже такое обещаю, когда вы с мамой сильно ругаетесь. Кстати, а мама еще спит? Я страшно по ней соскучилась, а еще мне госпожа Эйен позавчера до глубокой ночи объясняла, как правильно шить куколок. Я сшила маму, тебя и Эдлена, и госпожа Эйен меня похвалила, сказала, что я настоящая рукодельница! Вот это здорово, правда, папа?

— Правда. — Он сдержанно улыбнулся, хотя улыбаться ему хотелось меньше всего. — Ты умница.

Девочка просияла.

— Папа, а куда мы сейчас пойдем? К Эдлену, да? Ты тоже будешь у него спрашивать, какого черта он так жестоко обошелся со своей прислугой? Так это бесполезно, он тогда перед управителем полчаса мялся и под конец ляпнул, что не помнит, как именно кухарка погибла.

— Милрэт Хвет, — обманчиво строго обратился к ней Венарта, — нельзя так беспечно об этом рассуждать. Вдумайся, пожалуйста: умер человек. То есть, — он скривился и подхватил девочку на руки, — лучше не вдумывайся. И поверь мне на слово: это не какая-то очередная шутка и не какая-то очередная игра. Это серьезно.

— А как же Великая Змея? — Милрэт перестала посмеиваться, но в ее послушно-печальном выражении лица все еще проскальзывало неуместное веселье. — Она ведь не наказывает своих детей. И не сердится, если они кого-то убивают.

Мужчина вздохнул. И не ответил, потому что миновал коридор и оказался у личных апартаментов юного императора, а двустворчатые двери были закрыты.

— Эдлен, — негромко окликнул Венарта. — Впусти меня, будь любезен.

Изнутри не донеслось ни единого проклятого звука.

— Эдлен, — повторил храмовник. — Я не буду ругаться. И не буду ни в чем тебя упрекать. Я всего лишь хочу услышать твою версию событий, потому что версия Милрэт несколько… эм-м-м… обрывочна.

Девочка обиженно запыхтела и принялась отпихиваться от мужчины, требуя, чтобы ее ссадили на пол. Обрывочна, фи! Она так старалась, посвящая на целых семь дней уехавшего отца в подробности, а он… он… неблагодарный тапочек, вот!

Венарта не обратил на нее внимания, потому что напряженно думал.

Случайно выпотрошив караульного, Эдлен тут же его исцелил и потом честно признался в этом своему личному исповеднику. Вынудив повара съесть лягушку, Эдлен, кажется, был доволен — но, опять же, скрывать свой далеко не добрый поступок от мужчины не стал. И Венарта не помнил, чтобы раньше юный император хоть раз вот так запирался в отведенных ему комнатах — и чтобы молчал, игнорируя чужие призывы.

Он понятия не имел, что мальчик сидит, стараясь не шевелиться, в самом темном углу.

И чувствует, как магия бурлит в его теле — сумасшедшая, непокорная и с недавних пор — причиняющая острую боль.

========== Глава седьмая, в которой Альберт любуется каменными цветами ==========

Он очнулся в какой-то белой комнате, кое-где украшенной масляными картинами. Пахло свежей выпечкой, дикими травами и солью.

— Наконец-то, — пробормотали над ним. — Я уже опасался, что это конец. Что оно тебя все-таки убило. Кстати, — неизвестный говорил мягко и дружелюбно, и его не оставляло ощущение, что подобный тон и раньше, пускай и довольно редко, звучал поблизости, — мне было бы весьма любопытно узнать, что именно. В какую такую дрянь ты вляпался, а, приятель?