Боже мой! Как он лизал!

Ни до, ни после, никто не лизал мой похотливый клитор так, как это сделал Крюгер! Плешивый, и весь в коросте, бездомный пёсик. Лизка, потом, этими же словами, выразила свои ощущения. Присовокупив – Жаль, что у тебя не собачачий …

Я, правда, так и не поняла: член, или язык? Хотя, откуда, у меня, член?

Его язык, гораздо более длинный, чем у Лизки (чем твой, говорила мне, потом, Лизка) и доставал там, где Лизкин (где твой, говорила мне, потом, Лизка), достать не смог бы, ни – ко – гда! Покрытый тысячами мельчайших пупырышков, которые я чувствовала каждым квадратным миллиметром своего лобка, промежности и ануса … – Оооо! От наслаждения я задрала ноги, и раздвинула их, давая Крюгеру полный доступ к моим прелестям! И он ублажил меня так, как никогда, до этого, не ублажала меня Лизка (Лизка мне, потом, сказала то же самое). Его горячий и влажный, покрытый пупырышками язык, двигался от кобчика до клитора и выше, к животу … – Оооо! Блаженство! Я стонала, закатив глаза, и мальчишки отпустили мои руки, и пялились во все глазёнки, то на мою улыбку высшего блаженства, то на язык Крюгера, орудующий у меня между ног!

Блаженство не может длиться бесконечно. Закончилось и наше, с Лизкой. Пёсики, возбудились, и полезли на нас, тычась своими красными, собачачьими, в наши, распалённые лаской и похотью, киски! Ооо! Здесь было всё! И наслаждение от ебли, когда пёсик, засунув свой шестнадцатисантиметровый, двигался в одном темпе (подёргивая задом) минут семь, до первого излияния. И раздирающая, своды, боль от кнора, раздувшегося и застрявшего в пизде ещё на пять минут, до второго излияния спермы собачачьей. Мы стонали от наслаждения, мы извивались, мы корчились от боли, мы кусали губы, мы всхлипывали и вскрикивали! И когда Фреди и Крюгер, кончили в нас и соскочили с нас, ни у меня, ни у Лизки не осталось сил. Распластавшись, с раздвинутыми ножками, мы лежали на диванчике, а из наших пиздён текла, и текла сперма. У мальчонок округлились глазёнки, вспотели кулачонки, запотели муди и струился ручьями пот из-под мышек!

– Финита ля комедия! – изрёк Квазимода и повернулся, намереваясь уйти.

– Квазимода! – Урка смотрел на Лизку – Надо бы их выебать, для полноты картины

– Да кто, их, после этого, ебать то станет? – скривился Квазимода

– Мы! – хором ответили мальчишки.

Квазимода опять скривился – Ну тогда тащите их в подвал.

Мальчонки, уцепившись за наши ручонки, повели к подвалу, но Лизка упиралась, хотя и не вырывалась, и тогда её стали, просто, тупо, толкать сзади, одновременно и лапая, и щипая за сиськи, за жопу, за ляжки. Лизка противно скулила и отмахивалась, но к подвалу, хоть и сопротивляясь, всё же подвигалась. Нас завели в бомбоубежище, задраив дверь. И опять, меня, вёл, держа за руку, Утюг, а Лизка шла, держась за мою руку. Нас втолкнули в комнату с вентилятором и завалили на тюфяки, прогоркший и вонючий запах которых, от немытых тел, теперь, после помойки, не ощущался. В первый раз нас трахали пятеро. Теперь их девять.

Нет. Восемь. Квазимода, упал на свой тюфяк и молвил – Делайте, что хотите. Я, пас!

На несколько секунд зависла гробовая тишина, только ритмично поскрипывал вентилятор, в зарешёченном окошке.

А потом …

Что было потом, я помню смутно. И Лизка, тоже, мало что запомнила. Вряд ли, и мальчишки, что-то запомнили из той, жуткой, оргии. Один Квазимода, с полупрезрительной улыбкой на обезображенном лице, смотрел на происходящее, поблёскивая глазом. Куча потных тел, с торчащими членами и члениками, навалилась на нас, чуть не задушив, сначала, а потом, чуть не заебав в усмерть! С минуту, пыхтя и толкаясь, они, все разом, пытались засунуть! Нас катали по тюфякам, раздвигали и задирали наши ноги. Но стоило, кому-то, воспользоваться моментом и запрыгнуть на меня или Лизку, потные ручонки схватывали его и оттаскивали. Пару раз, мы с Лизкой, вообще лежали одни, секунд семь-восемь, пока мальчишки мутузили друг друга. Но вот, в их беспорядочной возне, наступила слаженность. И вот уже четверо, по двое на каждую, трахают нас! А ещё четверо, стоят рядом, с хуишками наизготовку, и ждут.

Трахали нас так: один сидел на ногах, другой – на сиськах! Один, сидя, тыркал в киску, другой, стоя на коленях, совал в рот. Кончали они, конечно, не вместе, и когда один отваливался, садился другой, и … и так, в несколько кругов. Я насчитала три захода, после чего, утратила связь с реальностью. Лизка, со своёй манденью, утолить которую, не всякий мужик смог бы, насчитала пять заходов, и тоже поплыла!

Как всё закончилось (имеется в виду, секс, если – это, можно назвать сексом), ни я, ни Лизка не помним.

Но мы запомнили, как ВСЁ закончилось. Нас, обоссали. Встали кружком, над нашими истерзанными телами, и поливали. Как будто костёр тушили. Хотя, надо сказать, что эта процедура, если не остудила, наши, разгорячённые еблей, тела, то в чувство, привела.

Когда мы осознали, что на нас ссут! Мы завизжали, и стали закрывать руками рты и глаза. Нас вывели на улицу и … и вот, в разорванных юбчонках и футболках, пропитанных, насквозь, мочой, мы пошли к остановке. Несколько раз останавливались и подтирались трусиками, и вытирали ляжки, по которым текла, и текла сперма. Потом мы ехали на трамвае, и вокруг нас, все сиденья, были свободны, и кондуктор не подошла к нам.

Мне повезло, мамы дома не было. Лизке, тоже: её папа и мама, пришли через полчаса, когда Лизка выходила из ванной. На следующий день позвонила Лизка, на домашний

– Воришки, твои мальчишки. Они у меня сотовый спёрли.

– Да они такие же мои, как и твои.

– Ты же с ними познакомилась. И первая трахалась!

Всё-таки, Лизка, была стервоза! И за что я люблю её?

Сотовый вернули. Я встретила мальчишек через два дня, и они отдали мне Лизкин телефон, улыбаясь, при этом, как-то загадочно. Разговора не получилось. Я спешила на работу, только позволила им облапать меня, но не по одежде, а под: ручонки то у них грязные. Потом шла, и всё принюхивалась, и поёживалась от мурашек, бегающих там, где они меня лапали.

Можно, было бы, и закончить на этом. Но вы помните, мальчишки улыбались? Короче, кто-то из них, снимал, на Лизкин сотовый, всё, что происходило на помойке. И выложил на ю-туб!

Мне повезло: моё милое, и невинное личико, в кадр, не попало ни разу. А вот Лизкино! Искажённое гримасой блаженства, от куни(ани)лингуса, в виртуозном исполнении Фреди, пару раз заполняло экран.

– Ты должен наказать её, Дима!

– Танюша – это же дочь! Любимая дочь. Я, на неё, даже голоса не повышал.

– Не знаю. Ты мужчина, отец, и должен наказать её!

– А как бы ты наказала?

– Отхлестала бы мокрым полотенцем! Чтоб, до синяков!

– Так жестоко, Танюша?

– А ты представь, кто-то из знакомых увидит? Если, уже, не увидели. Позора не оберёмся! Ты должен наказать Лизку!

Возня, смихуёчки и …

– Ну иди ко мне. Ты сегодня быстро возбудился. Что это с тобой? На мою злость, что ли? Ого! Торчит … и твёрдый! Надо почаще злить меня. А то забывать стала, когда, последний раз, таким натягивал … Ооохаааа! … Ещёооо! …

Лизку отшлёпали. Ремнём, по попе.

– Так, для виду – рассказывала она – Чтобы мама не отхлестала мокрым, скрученным полотенцем.

Идея Катьки

В тот год мы закончили седьмой класс. В то лето, двух моих закадычных друзей, Тольку и Кольку, родители не отправили в пионерский лагерь. И мы, все дни напролёт, и даже ночи (!), когда ходили на рыбалку, проводили вместе. Обязанностей по дому у меня было немного: вымести пол, прополоть грядки, полить капусту, да окучить картошку. Пол я выметал через день. Грядки прополол за полдня. Капусту поливал вечером, если не было дождя. Картошку, на огороде, окучил за три дня.

И всё! И полная свобода!

У друзей, обязанностей было столько же, сколько и у меня. Ну может, чуть побольше! Родители, друзей, держали коров и мальчишки, должны были, вечерами (каждый день, в восьмом часу) встречать коров, и загонять во двор, и стайку.