Я люблю Вас!

Теперь, лишь произнесла это, мне стало легче.

Когда Вы рядом, когда дотрагиваюсь до Вас, я вся дрожу, и мне стоит больших усилий сделать так, чтобы никто, и Вы тоже, не заметил этого.

Я с нетерпением жду встречи с Вами, видеть Вас, чувствовать всею душою, всем сердцем, всем телом.

Скорей, скорей в Москву!

Обнимаю, Мария».

Через несколько дней Мария Николаевна была уже в Москве. Сразу из гостиницы она поехала к Прилукову.

– Здравствуйте, Донат Дмитриевич, – приветствовала ещё с порога, ожидая, что адвокат сейчас кинется её обнимать.

Но он спокойно поздоровался и стал расспрашивать, старательно делая вид, что никакого письма не было:

– Здравствуйте, Мария Николаевна, рад видеть вас в добром здравии. Как обстоят ваши дела, что слышно в славном граде Киеве?

Мария поняла, что он или не получил письма, что было маловероятно, или сделал вид, что ничего не произошло.

– В Киеве всё спокойно. Я сейчас поеду решать некоторые свои дела, а к семи вечера приглашаю вас отужинать у меня в гостинице. Пора обсудить подробнее наши дела.

Донат склонил голову то ли в знак согласия, то ли неопределённости. Но Мария уже ощущала шестым или седьмым чувством, что пескарь заглотил наживку и с крючка не сорвётся.

В номере горел тусклый свет. Обстановка была скорее романтичной, чем деловой, Донат сразу это отметил. Он снял пальто, оставшись в лёгкой белой сорочке.

– Садитесь, – пригласила дама, показав на место напротив себя.

Беседа сначала протекала вяло, касаясь лишь предстоящего бракоразводного процесса. Тарновская спрашивала о перспективах оставления детей мужу, когда раздался осторожный стук и официант закатил тележку с заказанными яствами, бутылкой бордо и любимым Марией абсентом. Разговор продолжился, касаясь общих тем, Мария осторожно расспрашивала о возможностях раздела имущества и денег и шансах оставления с нею детей.

Но вскоре беседа оживилась, теперь попеременно предлагались тосты.

– Ну, Донат Дмитриевич, а этот тост я хочу предложить за успешное завершение нашего общего дела. – Мария встала с бокалом в руке, поднялся и Прилуков. – А на брудершафт? – игриво подмигнув, проговорила она. Они завели руки с бокалами одну за другую, выпили, и Мария смело подставила свои губы для поцелуя. Прилуков сначала слегка коснулся их, потом поцелуй стал глубже и азартнее.

– А вы хорошо умеете целоваться, – похвалил он Тарновскую, они всё ещё стояли близко, и рука мужчины лежала на плече женщины.

– И не только это я умею, Донат Дмитриевич.

Она погладила ладонью по сорочке и, привычно расстегнув пуговицу, положила нежную руку на грудь мужчине. Прилуков напрягся, вот он, тот самый момент, когда он ещё может отодвинуться и сказать что-нибудь шутливое, снимающее необратимость минуты. Но зачем, зачем мучить себя и уверять, что ему неприятно это прикосновение, что он серьёзный и ответственный человек, занимающий высокое положение в обществе, что у него любимая жена и трое детей, что он не должен, не может себе позволить… Не должен? Не может? Но, чего уж там скрывать от себя, хочет.

Женская рука, словно идя вброд и пробуя глубину, медленно и ласково поглаживала волосики груди, подбираясь к соску. И когда, наконец, достигла его, быстро другою рукой расстегнув сорочку, припала губами к манящей коричневатой горошине.

Донат стоял как столб, в его мозгу всё ещё вяло шевелились мысли, что надо прекратить это действо, затягивающее, как в воронку уже иной судьбы, что это дьявольское наваждение, происки сатаны, в сеть которых он стремительно погружается. Он предчувствовал, что жизнь сворачивает с привычной колеи и женщина, которая уже ловко расстёгивала его брюки, тянет в пропасть, но противостоять этому был более не в силах. Все мысли исчезли, когда сначала руки, а потом и губы охватили кольцом вздыбленную плоть.

Разве можно противостоять древнему инстинкту… В эту ночь Мария насиловала Доната Дмитриевича с таким азартом и профессионализмом, какого он в жизни никогда не встречал. И его, уже обессилевшего от наслаждения, вновь и вновь призывала на своё манящее совершенное тело. И перед глазами возникало прекрасное лицо сирены[14] с чарующим голосом и необыкновенными глазами, завлекающими мужчин так, что они уже не могут сопротивляться. Завлекающими в пучину…

Прошло две недели. В этот вечер супруга, как обычно, встречала своего Доната в прихожей. Но, в отличие от других вечеров, он был необычно серьёзен и сосредоточен, даже забыв подставить щёку для поцелуя.

– Милая, нам надо серьёзно поговорить.

Если Донат произносил такую фразу, значит, действительно случилось что-то экстраординарное.

– Может быть, поужинаем сначала? Я ждала тебя и не садилась за стол.

– Поужинаем позже. Дети спят?

– Да, с ними горничная.

– Милая, не буду юлить вокруг да около, скажу сразу то, что не имею права от тебя скрывать. Не хочу, чтобы между нами была какая-то ложь.

Жена заломила руки, предчувствуя недоброе.

– Что-то случилось, Донат?

– Случилось. Я сошёлся с Тарновской.

– Матерь божья! Зачем это тебе?

– Я люблю её!

Жена заплакала:

– А как же я, дети?

– Я буду заботиться о тебе и детях, как прежде.

Говоря это твёрдым голосом, Донат Дмитриевич искренне верил в то, что это действительно возможно. Он не знал до конца ту женщину, которую полюбил, и считал, что сохранит свою честь, обязательства перед семьёй и клиентами. «Блажен, кто верует…»

Теперь Прилукову приходилось делить своё время между женою и любовницей. Но такая жизнь на два дома не может продолжаться долго. Донат снял для Марии Николаевны квартиру в доходном доме Чижиковой на Садово-Кудринской, 23. Он ещё надеялся, что пути отступления открыты, что он сможет покинуть Тарновскую тогда, когда этого пожелает. И вновь возвратиться в ту удобную и наезженную колею жизни, в коей пребывал до этой встречи. Потому не баловал любовницу, все расходы они делили пополам.

Квартира Марии располагалась в бельэтаже, а Прилуков снял себе жильё этажом выше, там он и принимал клиентов. И разговаривать по телефону Тарновская могла только через Прилукова. Выходить из дома одной ей категорически воспрещалось, даже с маленьким Васей Донат гулял в парке Сокольники, имея при себе лишь гувернантку. Чтобы обрести нужную ей свободу, а также удержать при себе адвоката, Мария устраивала скандалы:

– Донат, я настаиваю, чтобы ты бросил семью и жил только со мной, – требовала любовница.

– Я же с тобой. Разве это не так?

– Не так. Я желаю, чтобы ты окончательно порвал с семьёй, если действительно меня любишь. Я схожу с ума, когда думаю о том, что ты приходишь к жене и спишь с ней втайне от меня.

– Ты прекрасно знаешь, что это неправда, я люблю тебя, и больше никто мне не нужен.

– Я больше не могу так, ты должен сделать выбор. Я отравлюсь завтра, если ты не оставишь жену. А если ты этого сделать не можешь, то, ради нашей любви, давай уйдём из жизни вместе.

– Я обещаю тебе, что сделаю так, как ты хочешь.

Постепенно, медленно, но уверенно, Прилуков попадал под чары своей возлюбленной. Он, как умный и образованный человек, понимал, что эта страсть, с которой он не в силах совладать, лишает его воли, толкает в бездонную пропасть.

Однажды он пошёл к знакомому психиатру и рассказал о том, в какой яме очутился:

– Понимаешь, это выше меня, я не могу совладать с собой, это какое-то дьявольское наваждение.

– Ну ты же прекрасно знал, с кем связываешься.

– Конечно, знал. Знал весь тот чёрный шлейф, который за нею тянется. Но я мужчина, а не какой-то бретёр или юнец, которые у неё были. Просто интересно было попробовать. Но она оказалась дьяволом.

– Все те инструменты, которые я рекомендую в таких случаях, для тебя не подходят: завести себе другую любовницу, уехать в далёкий город или за границу. Ты же её теперь не сможешь бросить.