Наглое нападение восточного соседа вызвало возмущение российского общества. Была объявлена мобилизация сотен тысяч солдат и офицеров запаса. Прапорщик Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн был призван в конную артиллерию и принял участие в Мукденском сражении в начале февраля 1904 года, крупнейшем в истории человечества до Первой мировой. Несмотря на героические усилия, русским войскам пришлось отступить, они потеряли в этой битве убитыми 59 тысяч человек. Потери же японцев составили 80 тысяч. Сто тысяч русских солдат были ранены, в том числе и Владимир Сталь фон Гольштейн.

Несколько месяцев он лечился, но любовь к Тарновской, несмотря на редкие встречи, лишь возрастала. Мария привязала барона к себе намертво, однако он ей уже изрядно надоел. Встречалась с ним в надежде, что удастся выманить у него деньги.

«Милая, любимая, моя Мари, если б ты знала, как я страдаю. Третьего дни ты не разрешила мне остаться у тебя, догадываюсь, что в постели я не самый лучший борец и доставить тебе наслаждение не в силах. Но я люблю тебя так, что мне достаточно просто смотреть на тебя, трогать твою одежду, знать, что ты рядом. Я люблю тебя больше жизни и готов всё отдать лишь за твой благосклонный взгляд, за твоё внимание, не смею и подумать о том, за твою любовь. Что мне надобно сделать для этого?» – писал барон своей возлюбленной.

Недолго думала Мария и решила не крутить, а написать так, как планировала:

«Моя любовь стоит дорого. Сможете ли Вы, барон, заплатить за мою благосклонность, как это положено мужчине – отважному, смелому и безоглядному? Решайтесь, докажите, что Вы настоящий мужчина по сравнению с другими. И тогда, возможно, проложите дорогу к моему сердцу, чтобы остаться там навсегда».

Это был удар бича, это был выстрел, это был вызов, который честолюбивый барон не мог не принять. Предварительно застраховав свою жизнь в пользу Марии Николаевны Тарновской, 4 января 1905 года у самого Киевского анатомического театра в половине первого ночи барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн застрелился, пустив себе пулю в рот. Он принял смерть в парадном мундире, при шашке с аннинским темляком. Последним его видел официант, который в этот вечер обслуживал барона в ресторане «Версаль» на углу Фундуклеевской и Нестеровской улиц. Он показал, что клиент весь вечер пил абсент, запивая его красным бордо. В кармане мундира барона было обнаружено письмо:

«Моё право – сознательно лишить себя жизни. Прошу меня не хоронить, а труп передать анатомическому театру.

За сим, прапорщик барон Владимир Сталь фон Гольштейн».

На следующий день все газеты опубликовали сообщение о самоубийстве, подчеркнув, что покойному было всего 32 года.

Перед смертью барон написал письмо:

«Клянусь всей своею честью и всем, что осталось во мне чистого и сильного, я – барон Владимир Сталь фон Гольштейн, обязуюсь перед Марией Николаевной Тарновской сделать всё, что она мне прикажет, потому что люблю её больше жизни. Заявляю, что всё совершённое мною не есть жертва и я ничего не требую взамен. Без этой великой и чистой любви для чего мне жить?»

Спокойно явившись в страховую контору, Мария получила 50 тысяч по страховому полису, оставленному бароном.

С этих пор все приличные дома Киева закрыли перед Тарновской свои двери. Она довела мужа до преступления, любовника до смерти, шурина и другого любовника до самоубийства. Но ей было абсолютно наплевать на это, свободная жизнь только начиналась. Теперь она стала опытной, хладнокровной, профессиональной охотницей на мужчин. И в помощь ей скорый суд, который отправит мужа на каторгу. Она разведётся с ним и завладеет довольно крупной суммой, оставшейся от продажи родительской усадьбы.

Зазвонил дверной колокольчик, и Тарновский пошёл открывать. Он уже почти год жил на квартире Михаила Воронцова в ожидании юридических действий в отношении себя. На пороге стоял полицмейстер:

– Ну что, Василий Васильевич, отдохнул? Теперь собирайтесь, поехали.

– Куда? – не понял Василий.

– Как куда, на суд. Али вы решили, что всё закончено? Нет, всё только начинается. Задержались с судом немного.

– А что, далеко ли ехать? – Тарновский быстро оделся, всё необходимое было заранее подготовлено.

– Далеко, Василий Васильевич, аж в самый Гомель.

– В Го-о-мель, – удивлённо протянул Тарновский, – с чего так?

– То не нашего ума дело, завтра там будете и всё узнаете.

Преступника посадили в зарешеченную карету и двинулись на вокзал.

В Министерстве юстиции, ознакомившись с фигурантами дела, решили, что особы, принадлежавшие к местной знати, могут повлиять на решение суда. Во избежание этого было принято решение перенести слушания из Киева в могилёвский городской суд, заседавший в Гомеле.

Однако в Гомеле осенью 1903 года случился крупный еврейский погром. Такие погромы частенько случались в России, всегда находились те, кто натравливал рабочий и крестьянский люд, а то и просто громил на конкурентов из чувства ненависти. К тому времени в Гомеле проживало до 60 % еврейского населения, и естественно, конфликты на национальной почве случались. Но в этот раз всё осложнилось тем, что евреям надоело быть вялой и покорной толпой, которая не могла сопротивляться, и после Кишинёвского погрома, когда было убито 60 человек, решили организовать еврейские дружины самообороны. Эта вынужденная мера доказывала равнодушие и, более того, молчаливое одобрение погромов со стороны российской власти.

В связи с этим суд выяснял все обстоятельства, но свидетели были подкуплены и найти зачинщиков так и не удалось. Первая часть процесса длилась с осени 1904 года по январь 1905-го, потом сделали перерыв на слушание по делу Василия Тарновского.

Суд над гомельскими погромщиками привлёк немало бульварных репортёров и просто любопытных, а тут ещё одна пикантная история об убийстве мужем из благородного сословия любовника жены.

– Вася, а ты знаешь, кто тебе назначен защитником? – спрашивал своего друга Михаил Воронцов, который приехал вместе с ним в Гомель на суд.

– Нет, пока не знаю.

– Сергей Андреевский.

– Вот как? Совсем не ожидал, такая приятная новость.

– Теперь надо как можно быстрее с ним встретиться, пока он знакомится с твоим делом. Я думаю, что назначение этого защитника – уже наполовину означает положительное решение, – констатировал Михаил, потирая руки.

Встречаются такие люди, которых Господь наделил талантами во многих областях человеческой деятельности. А кроме того, он дал им ум, блестящее красноречие и высочайшую порядочность. Таким был Сергей Аркадьевич Андреевский. Он привнёс в искусство судебной защиты невиданную ранее художественную красочность.

Но бывает также, что человек открывает в себе предназначение только к концу жизни, когда остаётся лишь горько сожалеть о напрасно потраченных годах, а то и не открывает вовсе. В этом Сергею Аркадьевичу повезло, хотя такое открытие своего предназначения случилось не сразу и не прошло гладко. Окончив в 18 лет с золотой медалью гимназию в 1865 году, он уже через три года полностью освоил весь курс юридического факультета харьковского университета. Сразу после окончания он служил кандидатом на судебные должности при прокуроре Харьковской судебной палаты. Здесь и произошла судьбоносная встреча с помощником прокурора Анатолием Фёдоровичем Кони – выдающимся российским юристом. По ходатайству А. Ф. Кони Сергей Аркадьевич занял должность помощника окружного суда Петербурга, где и прослужил пять лет. Хотя он был прекрасным обвинителем, спокойным, выдержанным, убедительным, но должность эта тяготила его, даже иногда он мог отказаться от обвинений. Но однажды, 24 января 1878 года, случайность перевернула его служебную карьеру. В этот день участница организации «Народная воля» Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Трепова и ранила его. Никакой политической подоплёки в этом деле не наблюдалось, просто Вера мстила Трепову за то, что по его приказу был во дворе тюрьмы высечен розгами арестованный политический Емельянов. Его вина состояла в том, что он не снял шапку перед градоначальником. Веру Засулич решили судить как уголовницу, чтобы показать, что политические – это просто уголовники. Обвинителем был назначен Андреевский, которого попросили спасти и обосновать обвинение. Но тут нашла коса на камень, Андреевский отказался обвинять и сказал: