Тишина настала так внезапно, что Тесс вздрогнула, как от громкого звука.

– Фрейлейн Тесс! – Голос раздался у нее за спиной, у двери. – Фрейлейн Тесс! – Старый слуга, заправлявший всем хозяйством в замке, один из немногих работников, остававшихся здесь и на ночь, возбужденно размахивал худыми руками. – Фрейлейн Тесс, дело плохо! Пойдемте, пожалуйста, со мной!

Гомон птичьих голосов все еще звучал у нее в ушах, и прошло несколько секунд, прежде чем до нее дошел смысл его слов.

– Прошу вас! Ваша матушка изволят вас звать!

Тут она наконец стряхнула с себя чары оживших часов и поспешила через весь замок на третий этаж западного крыла.

В коридоре ее ждал еще один призрак – такой же бледный, как в дверце часов.

– Что случилось?

Сильветта, мать Тесс, глядела на нее. Она стояла, не шевелясь, в белой ночной рубашке перед открытой дверью, с которой у Тесс были связаны невеселые воспоминания. За дверью располагались покои бабушки.

Шарлотта Инститорис была когда-то гордой, властной женщиной, но Тесс об этом знала только по рассказам. В детстве бабушка казалась ей ведьмой, позже – привидением, которое не говорит, не видит, а только дышит и прислушивается. Шарлотта лишилась сперва рассудка, а потом и зрения. Это случилось двадцать лет назад, когда в коридорах и комнатах замка пролилась кровь.

Тесс торопливо подошла к Сильветте и взглянула в ее застывшее, ничего не выражавшее лицо. Ее матери было тридцать семь лет, она была невероятно молода для такой взрослой дочери; но одиночество на этом острове подточило ее, как непогода подтачивает мраморную статую. Сильветта все еще была хороша собой: длинные золотые, как у ангела, кудри и стройная, как у юной девушки, фигура. Но на лице ее лежала тень опыта, какого никому не пожелаешь, и в глазах таились следы с трудом преодоленной боли.

– Мама, что случилось? – повторила Тесс настойчивее.

Слуга прошмыгнул мимо них в покои Шарлотты. Оттуда донесся еще один голос – горничной.

– Шарлотта? – тихо спросила Тесс. Она давно уже не называла безумную старуху бабушкой.

Сильветта кивнула. Коротко, едва уловимо.

Слуга вновь появился в дверях; от него с такой силой повеяло невыносимым старческим запахом, что у Тесс на мгновенье перехватило дыхание.

– Мама умерла, – сказала Сильветта очень спокойно. Казалось, она хочет что-то добавить, но медлит, отыскивая в памяти имя.

Тесс погладила ее по щеке и ласково улыбнулась.

Сильветта медленно, не двинув плечами, повернула голову в сторону слуги и, едва разомкнув сухие губы, произнесла:

– Дайте телеграмму сестре. Пусть Аура едет домой.

«Вот и снова замок», – подумала Аура, когда лодка отчалила от берега.

Причал остался позади, дюны скрылись в молочно-белом прибрежном тумане. Неожиданно нос лодки прорвал туманную пелену, и на Ауру повеяло свежим морским воздухом. Главный остров с пятью островками-спутниками – словно отпечаток ладони с пальцами вокруг – ясно вырисовывался у нее перед глазами. Маяк на самом северном из островков был отсюда не виден: его загораживал замок, но Аура слышала крики чаек, испокон веку гнездившихся там. Их пронзительные голоса мешались с грохотом волн, бившихся о крутые скалы. Все это не отпускало Ауру, куда бы ее ни занесло за минувшие восемнадцать лет. Виллы в Португалии, Париже и Турине, а в последнее время дом в Лондоне – что-нибудь всегда напоминало ей замок, где прошло ее детство. Много лет назад Бёклин изобразил замок Инститорисов на картине «Остров мертвых»; с годами это название казалось Ауре все более подходящим. Из этих стен вышло несколько бессмертных – и все же прочнее всего замок был связан в ее памяти со смертью.

Густая кипарисовая роща скрывала центральную часть замка, справа и слева от нее проглядывали восточное и западное крыло. Черные силуэты крыши и каминных труб вырисовывались на фоне бесцветного неба.

Родовое гнездо ее семьи.

Из семьи тут мало кто остался. Сама она круглый год в разъездах, Джиан живет в Париже, Тесс в Берлине. А теперь и мать умерла, так что Сильветта осталась единственной обитательницей замка, хозяйкой бесчисленных комнат с зачехленной мебелью и потемневшими зеркалами. Аура не понимала, почему сестра все еще здесь. Инститорисам принадлежали дома в нескольких европейских столицах, в деньгах у них по-прежнему недостатка не было. Ничто не держало Сильветту в замке. А теперь уж и подавно.

Лодка проплыла мимо двух каменных львов на высоких известняковых постаментах, охранявших маленькую бухту у кипарисовой рощи, и мягко причалила к деревянному пирсу. Аура соскочила на берег.

– Спасибо, я сама, – сказала она лодочнику, собравшемуся нести за ней в замок багаж.

Аура подхватила чемодан и сумку с книгами, кивнула лодочнику на прощанье и ступила под сень кипарисов.

Ее детская не изменилась с тех пор, как она двадцать семь лет назад уехала в интернат. Тогда ей было семнадцать, она была бунтаркой, смертельно обиженной на отца. И смертной.

Позже, вернувшись в замок, они с Джиллианом заняли большую спальню, тоже в восточном крыле, подальше от покоев Шарлотты, жившей в западной части замка. Спустя два года Джиллиан уехал.

С тех пор Аура обычно останавливалась в одной из многочисленных комнат для гостей. Но сейчас она заранее попросила, чтобы ей приготовили ее бывшую детскую. На похороны Шарлотты она приехала как дочь, а не как наследница отцовских познаний в алхимии и не как гость, заглянувший сюда проездом. Поэтому детская лучше всего подходила для той роли, которую Аура готовилась играть здесь ближайшие три-четыре дня, пока не найдется благовидный предлог уехать.

Она положила чемодан на кровать и бросила рядом сумку с книгами. Вообще-то Аура ожидала, что на нее нахлынут воспоминания. Но ее жизнь была настолько пропитана прошлым, что сегодня память решила дать ей передышку. Большая кровать на дубовых ножках, комод и туалетный столик, два шкафа, огромная изразцовая печь – все это вызывало лишь легкую ностальгическую грусть.

Когда Аура уезжала в интернат, Сильветта была хорошенькой малышкой, в которой уже угадывалась будущая красавица. Вплоть до последних дней она ухаживала за матерью и управляла семейным имуществом. Нелегко будет взглянуть ей в глаза. Пока Аура разъезжала по Европе и проводила лето, посиживая с книжкой на гостиничных террасах Ривьеры и Эгейских островов, Сильветта жила бок о бок с сумасшедшей слепой матерью, принимая на себя ее постоянную злобу и недовольство.

Сестрам придется обсудить и это. Сильветта, конечно, не упустит такой возможности.

«Три дня, – подумала Аура. – Ну четыре».

Она подошла к окну и хотела открыть его, но остановилась, невольно улыбнувшись. На витраже был изображен котел, откуда выглядывали два поросенка и лебедь с рогами. В юности она ненавидела эту картинку, потому что та казалась ей слишком детской: витражи в других окнах замка были совсем другие. Сейчас она подумала, что мать, наверное, потому и выбрала для нее эту комнату сорок с лишним лет назад. Пусть фигуры и были задуманы как алхимические символы – поросята и лебедь оставались зверюшками, которые нравятся детям. И Ауре смутно вспомнилось, что когда-то она и вправду любила витраж в своем окне – в пять, шесть, семь лет. Шарлотта искренне старалась для ребенка – тогда она была еще в своем уме и преисполнена любви к маленькой дочурке. Она была нежной матерью, и лишь позже холодность и эгоизм Нестора ожесточили ее.

Аура потянула за ручку окна. Оно со скрипом распахнулось внутрь, с рамы посыпалась соляная корка. В комнату ворвался морской бриз, погладил Ауру по щеке и взъерошил ее черные волосы. Она теперь носила короткую стрижку – по последней лондонской и берлинской моде.

На ней были широкие брюки, свитер и жакет – все черное, как обычно. Послевоенные годы принесли много перемен, но мало что радовало ее так, как свобода, которой теперь пользовались женщины. Аура одевалась в соответствии со своим образом жизни – просто и удобно. Пышные юбки времен ее юности ушли в прошлое.