Весь край охватила паника. Люди боялись выйти на поля: вдруг встретят того самого мальчика? Люди боялись пойти в лес: вдруг встретят там бывших людей? Люди боялись представить, какая участь может постигнуть их самих. Они боялись думать и понимать, что же случилось с ТЕМИ и как ОНИ теперь живут – не то люди в зверином обличье, не то действительно звери.

А Чик блуждал по этому лесистому краю и уничтожал деревню за деревней. И никто не мог с ним справиться. Подробности одна страшнее другой облетали тех, кто ещё остался.

Начали выставлять дозорных. Они предупреждали о появлении любого неизвестного. И тогда целая деревня скрывалась в лесу, в направлении противоположном тому, откуда появился незнакомец. И часто Чик приходил в совершенно пустые деревни. Люди убегали в дикой спешке. Двери домов были распахнуты, в кухнях перестоявшееся тесто вылезало из квашни, в печах переваривались щи, на дворах валялись недоколотые дрова, разбежавшиеся куры шастали по огородам…

– Трусы! – кричал Чик. – Сбежали! – И ожесточался ещё больше.

Иногда он в неурочный час возвращался в такие деревни – ведь ему было всё равно, куда идти. И тогда от этих деревень ничего не оставалось, так же, впрочем, как и от других.

Край наполнился невиданным количеством животных, иногда диковинных, никогда не водившихся в этих местах. Жить здесь стало очень страшно. Но и бежать людям было некуда. Да и как бросишь свою родную деревню, всё нажитое добро и пойдёшь неизвестно куда? И тем не менее дороги, тропки и тропочки края стали тесны от людей, которые хотели убежать от своей судьбы и отправились в далёкий путь, чтобы спасти себя и свою семью, тех, кого они любили. Прокормиться им было трудно, опасности могли подстерегать их на каждом шагу. Эти пустившиеся в бега крестьяне выглядели настоящими бродягами, голодными, напуганными и злыми. Поди отличи среди них одного мальчика, который всю эту кашу заварил.

Сам Чик тоже выглядел ужасно. Полуголодный, в изорвавшейся одежде, безумно уставший, он шёл наугад от леса к лесу, от деревни к деревне… Куда, зачем? Его вела только ненависть. Но сам он уже давно перестал понимать, что заставляет его двигаться вперёд, как долго продлится его странствие и чем оно должно закончиться.

За всё это время он ни разу и словом не перемолвился ни с одним человеком. Да и о чём было с ними говорить? Не о чем. Да и как было поговорить с ними, если при одном только его приближении они в ужасе бросались прочь. Он разговаривал сам с собой. Да ещё, по старой привычке, с тем, что его окружало: с ветром, травой, птицами, букашками… Правда, он заметил, что уже не так хорошо понимает их, а они его. Ненависть ожесточила Чика, мешала думать и чувствовать, страшная усталость не давала вникнуть в перепалку жуков или спор ветра с деревьями. Его это расстраивало, но изменить что-нибудь он был пока не в силах.

Что ты ищешь, Чик? Куда идёшь? Как будешь жить дальше? Он и сам не знает. А остановиться и подумать нет сил.

Однажды Чик забрёл в глубокую чащу. Здесь совсем не ощущалось присутствия людей, и от этого ему легче дышалось. Он уселся на пенёк, обхватил голову руками и попытался сосредоточиться: ему хотелось разобраться в себе, в том, что с ним происходит. Долго он так сидел и грезил наяву. Вдруг какой-то нелесной шорох вывел его из задумчивости. Он поднял голову.

По чаще, с кузовком через руку шла девочка, по виду его ровесница. Она неспешно пробиралась между деревьями, иногда наклонялась и трогала траву, но не рвала и переводила взгляд дальше, пытаясь обнаружить то, за чем пришла.

Чик страшно рассердился – и здесь ему не дают покоя. Безмятежный вид девочки его возмутил.

– Что ты здесь делаешь? – закричал он.

Девочка вздрогнула. Она тоже не ожидала кого-нибудь встретить. Разглядев между деревьями Чика, она улыбнулась ему и подошла.

– Здравствуй, – сказала девочка. – Я Ильзя.

– Что ты здесь делаешь? – повторил Чик. Он был так изумлён её бесстрашием, что вопрос прозвучал скорее растерянно, чем сердито.

Девочка опять улыбнулась и показала на свой кузовок.

– А вот ты здесь совсем по другой причине, – продолжала улыбаться Ильзя. Улыбка у неё была мягкая, нежная, и Чику даже расхотелось кричать на неё.

– Разве? – только и спросил он.

– Ведь ты прячешься от людей?

– Да ты хоть знаешь, кто я? – задохнулся от гнева Чик.

– Конечно, я сразу догадалась.

– Так мне ли от них прятаться? Это они прячутся от меня, бегут, как зайцы, – гордо вскинул голову мальчик.

– Да ты не сердись, – сказала Ильзя, присаживаясь рядом на поваленное дерево. – Тебе ведь хочется поговорить с кем-нибудь. Вот и поговори со мной. С ними-то поговорить ты не можешь.

– Это ещё почему?

– Да потому, – засмеялась Ильзя. – Либо они должны одолеть тебя, либо ты их. Тут уж не до разговоров. Тут вопрос жизни и смерти. Но долго так продолжаться не может, – серьёзно прибавила она.

– От людей одно зло, – набычившись, сказал Чик. – Их всех надо уничтожить.

– Какой жестокий приговор, – покачала головой девочка, – к тому же несправедливый. Разве одно зло?

– А ты много добра видела от людей? – оживился Чик. Ему вдруг действительно захотелось поговорить с этой девочкой. Ей было столько же лет, сколько ему, она была, кажется, тоже одинока, и разговаривала она приятно и разумно.

– Много ли? – задумалась Ильзя. – Я не знаю, как это мерить – много, мало. К тому же зло и добро так перемешаны… Порой хороший человек делает зло, а случится – и злой сделает добро.

Она помолчала, размышляя.

– У меня нет родителей, – сказала Ильзя печально. – Кому я нужна? Но люди не дали мне погибнуть – кто мог, тот помогал, кто нет, шёл мимо. Зла было много, но я жива, значит, добра всё-таки больше.

– Я тоже сирота, – оживился Чик. – Я даже не знаю почти ничего о своих родителях. У меня только Старший Брат есть… то есть был…

– А почему «был»? Он что, тоже умер?

– Нет, не совсем, но… его больше нет.

– Так ты и его не пощадил? Как же ты мог? Ведь это твой брат. К тому же он заменил тебе родителей. Да и любил тебя, наверно, очень.

– Нет! – вскричал Чик. – Никто никогда меня не любил! Все меня только гнали. И я стал злым и жестоким. Я не был таким, это сделали люди! Значит, зла больше!

– Знаешь, – вздохнула Ильзя, – я думаю, и зло и добро умеют расти, как всё живое. Ты злом ответил на зло. Вот оно и вернулось к тебе, став ещё больше и сильнее.

– А что же, я должен был всё время терпеть?! И даже не сметь защитить себя?

– Не знаю. Нет, наверно. Но ведь у тебя такой прекрасный дар… А ты воспользовался им как-то странно, неправильно, мне кажется.

Настроение у Чика переменилось. Ему больше не хотелось разговаривать. И девочка стала его раздражать. Может, он разозлился оттого, что она вслух высказала его же собственные, но не очень приятные мысли. Может, просто отвык, что кто-то может ему возражать… Но только остановить вспыхнувший гнев он уже не мог. Да и чего ради было сдерживать себя? Он вскочил, стал размахивать руками. Он становился всё злее и злее.

– Откуда тебе знать – правильно, неправильно? – возмущался Чик. – Что ты здесь сидишь поучаешь?! Чем ты лучше других?! Какое ты имеешь право… Улыбается ещё! – Чик уже кричал во весь голос.

Ильзя побледнела, улыбка сошла с её губ. Она медленно поднялась и прижала кузовок к груди.

– Да знаешь ли ты, что я с тобой сейчас сделаю?! – бушевал Чик. Он и сам не заметил, когда так успел испортиться его характер.

– Я думала, тебе станет легче, если ты поговоришь с кем-нибудь, – прошептала Ильзя.

– Ты думала! Вразумлять меня взялась!

– Не кричи. Я не боюсь тебя.

– Не боишься, да? – захохотал Чик.

– Да, – сказала она, – не боюсь. Человеческая душа останется человеческой, куда бы ты ни поместил её. И рано или поздно она одолеет свою оболочку. А вот с тобой произойдёт всё наоборот.