Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Более всего меня интересовало будущее. Будущее – не как научная футурология, когда ученый делает прогноз на десять или даже на сто лет. Прогноз меня не устраивал. Прогноз мог оказаться ошибочным, и он всегда охватывал какой-то период. Ни один период не мог удовлетворить меня, потому что являлся только фрагментом целого. Мне нужна была вся картина. Все полотно. Я твердо был уверен, что где-то в ином измерении находится сокрытая от наших глаз полная картина бытия человечества – от его начала до его конца. И как существует на ней наше прошлое, так существует и будущее.

Для чего мне это было надо?

Я хотел взглянуть на эту картину не для того, чтобы увидеть там войну, революцию, экологическую катастрофу, перекройку государственных границ и прочее, что могло интересовать мой разум, как человека, изучавшего историю. Но для того, чтобы понять: моя душа – бесконечность, вмещающая все бытие? Или я – животное, homo sapiens, из семейства гоминид в отряде приматов, чуть повыше среднего роста, с серыми глазами и ранней сединой в волосах, один из многих точно таких же живых существ, каких легионы и легионы: родился, пожил и умер? А след останется? И я ли буду этот оставленный след или это будет только сам след, как кровавое пятнышко от убитого комара, как обломок скелета динозавра? Задам вопрос иначе: я действительно свободен в своих чувствах, мыслях и поступках и именно в этом мое подобие Богу или я иголка в Его руке, которой Он вышивает Свои узоры, и лишь для этого я создан?

Кто мы? Куда мы идем? Зачем рождаемся?

С раннего возраста я слышал разговоры о деньгах, несправедливости государства, плохих начальниках и дурных соседях, наконец, о погоде и здоровье. Нескончаемые жалобы, поиски виновных. Но «Зачем мы живем? С какой целью заселили планету?» – никто не спрашивал. Словно такого вопроса не могло существовать вообще. И поначалу это удивляло меня. Я заболел им уже в детстве, еще не умея его сформулировать. Он был как духовный мираж, не имеющий земных очертаний. Это был даже не вопрос, выраженный в словах, а некое чарующее чувство, которое меня наполняло и которое устремлялось к чему-то величайшему и, главное, перешагивало смерть. Смерть человека я впервые увидел ребенком, когда еще не ходил в школу. В тот день она слилась в моем сознании с видом спелого яблока, лежащего на ладони. Как символ! Конечно, все это были лишь движения неопытной души, пытающейся разгадать загадку. И в этих движениях, несомненно, были и радость, и азарт. Во всяком случае, в отрочестве это чувство не исчезло. А в юности поглотило меня целиком. Однако с кем бы я ни заговаривал, желая поделиться своими мыслями и найти родственную душу, на меня смотрели лишь с недоумением и даже враждебно. «Зачем тебе это? Это не имеет никакого отношения к реальной жизни. Выкинь эту дурь из башки и займись собой! Не теряй времени зря!» – отвечали мне. А на флоте, на противолодочном корабле, мичман Петров, дохлебывая пиво и стуча вяленой воблой по краю стола, высказался еще ярче: «Когда коту делать нечего, он яйца лижет!» Помню, меня восхитил эпизод из «Братьев Карамазовых» Достоевского, в котором отрок Смердяков спросил Григория: «А откуда же свет сиял в первый день творения, если Бог создал Солнце только на четвертый день?» – «А вот откуда!» – ответил Григорий и неистово ударил его по лицу.

И я приготовился к пощечинам.

В ту пору я не был даже в самом начале своего пути. Но воображению моему уже открывалось нечто огненное и безмолвное. Мгновениями оно взрывалось передо мной, как сверхновая звезда, приводя мое сердце в восторг, и теперь нужна была только гениальность, чтобы перевести неземной язык того сияния в земные слова. Параллельно с изучением истории я занимался астрономией, философией, религиями и оккультизмом. Библию мне привезли из Новгорода. Это была старинная Библия 1896 года с пожелтевшими страницами, тяжелая, крепкая, в сафьяновом переплете. Были у меня сочинения Златоуста, Брянчанинова и Блаженный Августин – тоже дореволюционные издания. Были книги по буддизму. Китайские мыслители. Рядом с ними стояли томики Канта, Ницше и Шопенгауэра. И даже «Хиромантия» Дебаролля. От старых книг, которые я покупал либо в церковных лавках, либо на черном книжном рынке, тратя на это практически все свои деньги, веяло чем-то таинственным, мистическим, что заставляло разум трепетать. С надеждой и страхом искал я на своей ладони линию славы. Она подтвердила бы, что именно мне будет позволено увидеть то, что утаено от других.

Была и еще одна причина в желании проникнуть в этот сокрытый мир. Если то, что я предчувствовал, предугадывал, было на самом деле и существовала где-то полная картина судьбы всего человечества от начала этой судьбы до ее конца, то это, безусловно, доказывало бы, что история – драма, художественное произведение, созданное какой-то высочайше стоящей над нами творческой личностью. А с личностью возможно общение.

Впереди для этого была целая жизнь.

А потому пора сказать о другом: мне было тогда двадцать семь лет, я учился в университете на историческом факультете, работал кочегаром в одной из городских котельных, чтобы обеспечить себя деньгами, и жил в своей собственной комнате один.

В эту комнату я мог приводить.

И вот это было самым главным для меня. Каким-то яростным пламенем, однажды опалившим мое сердце, всей раскаленной сущностью этого пламени я ощущал, я чуял, что именно женщина и бессмертие связаны воедино. Как? Не знаю. Но ничего равного женщине на земле нет. Для меня это было бесспорно. Ни богатство, ни власть, ни положение в обществе, ни слава не имели такой силы. Только тайна женщины равнялась тайне звездного неба.

Я начал с середины, с пустого, будто взятого из фантастического видения стадиона, на холодных пластмассовых креслах которого мы сидели с Ириной рядом. Память возвращает события не в их хронологической последовательности и даже не по степени их яркости, а по иным, не ведомым нам причинам.

И сейчас красивый дом на одной из центральных улиц Петербурга-Ленинграда востребует меня в свое нутро. Я окажусь в нем в тот болезненный момент моей жизни, когда я прощался с ним, как мне думалось, навсегда. Сейчас с внешним спокойствием я выйду из просторной и хорошо обставленной квартиры с множеством фотографий сцен из балетов, развешанных в рамочках и без рамочек по стенам во всех трех комнатах и даже в небольшом коридорчике, фотографий, на которых запечатлена одна и та же женщина в белых или черных балетных пачках, в прозрачных газовых юбках, в звездных плащах и венчиках, в репетиционных гамашах, с высоко поднятой ногой, на пуантах, в прыжке, совсем юная с цветами в руках, усталая за столиком в грим-уборной, рядом со знаменитым маэстро – коллективное фото; я молча, не оборачиваясь, выплыву из этой большой квартиры с китайскими фонариками в углах, дорогой японской звуковоспроизводящей аппаратурой, сувенирами из Норвегии и Италии и, наконец, само́й этой женщиной, в действительности не такой сказочной, как на фотографиях, не сильфидой, не принцессой, не феей, но стоящей сейчас за моей спиной – я это знаю – со злым обиженным лицом и усмешкой на губах: «Я найду и более достойного, а ты потеряешь многое!», и с мгновенно проявившимися у глаз морщинами и возле губ складками, выказавшими то, что так старательно упрятывалось под красивые платья и французскую косметику: сорок! Впрочем, она очень скоро сдержала свое слово: им оказался пятидесятисемилетний чиновник из партийных, тоже, как и она, истасканный и болезненный, тоже пользовавшийся лекарствами, косметикой и услугами массажистов, и думаю, этот скоропалительный брак был математически рассчитанным обменом ее увядающей красоты на его прочное положение в обществе, достаток и связи. Много позже я пойму, что это было отчаяние. Но это случится много позже.

А сейчас она затворит за мной дверь своей квартиры, где все это останется для меня позади как в пространственном, так и временном измерении, свет из-за моей спины, дающий на противоположную стену мой гигантский силуэт, сожмется в узкую черту, исчезнет со щелчком дверного замка, и в беззвучии, которое тем усилится, что мне подробно будут слышны ее удаляющиеся по коридору шаги, я окажусь на темной лестничной клетке, где электрические лампочки были вывинчены из патронов почти на всех площадках и растащены жильцами по квартирам, и начну медленно, отыскивая ногами ступени, держась рукой за пыльные перила, за которыми дышал сквозняком прямоугольный провал, спускаться вниз.

3
{"b":"670329","o":1}