Он кивает и, на удивление, сам встает. Я остаюсь наедине сам с собой, пялюсь в натяжной блестящий потолок. В яркие лампы с диодами по бокам. Мое сердце тяжело стучит в груди. Перед глазами проносятся флешбеки. Удушающие и воняющие гнилью. У меня чешутся руки найти своего отца и задушить его. Нет. Похоронить живым. Отрезать руки и ноги. Вырвать зубы. Залить уксус в его глаза и рот.

Так много чего я мог бы с ним сделать.

Но я даже не знаю, где он сейчас. Я не пытаюсь его найти. Иногда мне кажется, что я по-прежнему его боюсь.

Раздается звук стекла. Я беру поставленный рядом стакан воды и киваю. Говорю:

— Помните ту мою идею с гипнозом, когда нам надо было что-то сделать с тем типом, которого нельзя было убивать, но он слишком много знал?

— Ты про комбинацию пентотала натрия и фенобарбитала?

— Ага. Это придумал мой отец. Он практиковал это на тех девушках. И они действительно ничего не помнили и не понимали.

— Ах, вот оно что, — он улыбается, оперевшись о руку. — Все-таки, шизофреническая гениальность тебе передалась.

— Тьфу ты. Это не от него, — я морщусь, выпивая воды, — у меня ничего нет от него. Возможно, я тоже не его родной ребенок. У меня нет возможности сделать тест на отцовство. Да оно мне и не нужно. Так, ладно, о чем я? А, да, моя сестра…

Моя сестра орала и плакала, умоляла меня вернуться и освободить их. Я понимал причину её срыва. Она увидела в тех девушках себя. Отец с ними обходился многим более жестче, чем с ней. Мне приходилось удерживать её на месте, чтобы она не рванула к подвалу — хоть она не знала, как его открыть.

Я говорил ей про то, что мы не сможем вызволить их с цепей, у нас нет ключей. Она вырвала свои руки, ударила меня и сказала, что «ты блядский врун, я видела, я знаю, что ты умеешь взламывать замки, ты смог бы их выпустить, но ты не делаешь этого, потому что ты такой же психопат, как наш отец!»

Потом она закрылась в комнате и рыдала там.

Я стучался к ней и умолял меня выслушать. Да, может быть и я психопат, но знаете, в чем плюс психопатии? Ты умеешь мыслить здраво в тех ситуациях, когда чувства мешают. Чувство милосердия на корню вырубило в ней возможности аналитического мышления.

Ближе к часу ночи она пришла ко мне на кухню, где я курил, села на тумбу, свесив ноги, и извинилась. Сказала:

— Мне просто очень страшно.

Я сказал ей, что нам надо бы сейчас молиться, чтобы она не рассказала отцу, что мы туда спускались. Хотя вряд ли он снимал с её рта скотч. Только для еды. Она молчала. Я сказал, что если мы сделаем то, чего она хочет, нам отрубят руки, вырежут глаза и самих повесят туда.

Она сказала:

— Я боюсь, что мы когда-нибудь действительно можем там оказаться.

— В шестнадцать мы сбежим отсюда нахрен. Тогда уже можно будет нормально зарабатывать, что-нибудь придумаем. Сейчас главное не дергаться. Притворись невидимой, Лиз, — я посмотрел на неё, и всё думал о том, как это было несправедливо: что она была тут. В этом доме. Это худющая рыжая девчонка. Такая правильная и наивная, что мне хотелось хотя бы день пожить в её мире, и подумать, что всё и всех можно спасти. Но мы не могли спасти даже себя.

Месяцами позже я снов залез в подвал и увидел там других девушек. Выключил свет и полез обратно. Через ещё месяц отец повесил в доме камеры. Я заказал себе на каком-то сайте глушилку камер. И она работала.

Появились новые девушки. Уже их было три. Третья была мертвой. Моему отцу надо было издать книгу: “от педофилии к некрофилии: все стадии психических отклонений за пять лет”.

И так прошло ещё два года.

А потом моя сестра сперла у меня глушилку, сломала замок и просто отпустила их. Отец рвал и метал. С минуты на минуту должна была явиться полиция. Когда он опрокидывал мебель, я сказал, что это сделал я.

И как только из моей глотки вырвались эти слова, как только все затихли, я понял, что меня ждет нечто многим хуже, чем смерть. Я стоял и трясся. Мне было пятнадцать. Меня лихорадило, голова кружилась, перед глазами летали мушки.

Я знал, что отец не поверит в то, что они сами сбежали. Не могли. Сестра цепи разжала.

Отец посмотрел на меня и спросил, зачем.

Моё «мне стало их жалко» было таким неправдоподобным. Меня трясло так, что зубы стучали друг о друга. Отец сказал:

— Тебе не могло быть их жаль. Тебе никого не жаль. Ты — маленький циничный ублюдок. Ты не ценишь жизнь человека. Тебе срать на них было. Или ты совсем отбил себе мозги, — он схватил меня за руку и я ощутил эту бешеную сильную хватку. Один рывок и он сломал бы мне руку. — И ты решил сделать мне это на зло? Ты выбрал такую смерть?

Тогда вступилась сестра. Она сказала, что это она меня уговорила.

Отец перевел взгляд на неё и снова замолчал. И снова та самая тишина, в которой ты слышишь, как дышит рядом стоящий. Не хочу дальше вдаваться в подробности: в них нет смысла. Отца забрали тем же вечером. Подвал осмотрели, но мать его вычистила так, будто бы там никогда не было засохшей крови. Будто бы это просто пустой подвал. Полиция поняла, что это подозрительно.

Отца в тот вечер они забрали.

На их «откуда столько синяков, пацан?», ответил, что много дерусь.

В ту ночь я снова не спал. Я понятия не имел, что меня ждет. И ждет ли вообще. Как поступят с отцом? Выпустят ли его? А если выпустят, то что он сделает с нами? Сестра в соседней комнате тихо скулила в подушку.

А я даже плакать не мог. Я и страха как такового не испытывал.

Это было то чувство, когда ты уже стоишь с петлей на шее. Бояться больше было нечего.

Он меня убьет.

А до этого заставит мучатся бесконечное количество времени. Посадит в подвал на цепь. Достанет из меня все органы и засунет обратно. Снова зашьет, переделает меня. И будет это делать столько раз, пока я все-таки не умру. Пока он не забудет положить в меня сердце.

Я думал убежать. Но в тот момент понял, что отец в любом случае меня найдет. Он сделает это. Рано или поздно. И превратит в трупа путем самых ужасных манипуляций.

Утром он вернулся.

Это было пять утра, когда дверь в мою комнату открылась. Моя сестра, по моим расчетам, заснула час назад. Я смотрел в потолок, когда он зашел в мою комнату. От него несло потом и кофе. Он сел на край кровати и закурил.

Я уже не был бледным. Я сжимал в своей ладони острое лезвие. Как только он что-то захочет сделать, я перережу ему горло. Или себе вены. Тогда я так и не решил, чего хочу больше: своей тюрьмы или смерти. Я лежал и сжимал его в свой ладони, царапая кожу. Мне даже не было страшно.

Он только сказал:

— Одевайся. Завтракай. Поцелуй свою сестру. Забинтуй руки. Лезвие можешь не убирать. Меня ты не убьешь, а себя… ну… у тебя ещё будет много времени, чтобы подумать над этим. Собери чемодан, но много вещей не бери.

Он ушел. Я отпустил окровавленное лезвие. Встал. Помылся, обработал руку, переоделся. Отец принес мне чемодан. Я сложил туда одежду. Отец приготовил мне завтрак. Я позавтракал. Не отравился. Всё это время он сидел напротив меня и читал газету. Я ковырял яичницу. Еда в рот не лезла. Меня тошнило. Он сказал:

— Интересно, как мне удалось избежать тюрьмы?