— Хорошо, — говорит он, и я ощущаю что-то сродни тому чувству, когда рядом с тобой падает булыжник. Миллиметр и ты труп, а так всего кожу содрало на плече и руке. — Значит, ты с чего-то взял, что я с тобой ношусь? — спрашивает он таким тоном, что я в миг засомневался не только в этом факте, а ещё в том, что меня зовут Энтони, и что мой пол — мужской. Засомневался, что передо мной сидит мой Босс, и что я вообще живой, а не лежу в коме.

И я киваю.

А он улыбается. По-человечески.

— Носиться — слишком громкое слово, знаешь. Тут скорее… Кодекс чести, понимаешь?

— О чем вы?

В Кодексе чести ничего не написано о том, чтобы босс выбирал себе любимчика и таскался с ним всю оставшуюся жизнь.

— Я работал с твоим отцом, — он постучал пальцем по креслу, смотря на меня исподлобья. Так лев выслеживает свою добычу. Я чувствую себя как на прицеле. — Пока у нас был тот Глава, который схватил инсульт, я работал с твоим отцом. Он был великолепным взломщиком. Самым несчастным и самым ловким взломщиком. Я до сих пор не знаю, как он оказался у нас. Почему.

— Я знаю, — говорю я, опираясь щекой о кулак. — Его заставили. Шантажом. Ему просто не повезло. Оказался не в то время не в том месте.

— Я так и думал, — кивает он, продолжив: — если быть кратким, то это я предложил ему втянуть сюда тебя. Довольно опасное решение для любящего отца, не находишь? Да и я сомневался в своем совете. Понимал, что если с тобой что-то случится из-за этого, то он не переживет, — он внезапно хмурится и, прервав свой рассказ, спрашивает: — ты знаешь, в чем твоя проблема?

Он резко встает, а я отрицательно качаю головой, смотря как он обходит мое кресло.

— В том, что ты относишься к себе как к оружию. Ты же не думаешь о себе, как о человеке. И почему-то уверен, что это касается всех нас. Что мы просто валяющиеся на полу взрывчатки. Самовосстанавливающиеся отличные нано-взрывчатки. Я прав?

Я киваю.

Моя шея напряжена. Мои руки и мои мышцы. Мне кажется, что меня натянули на тетиву. Что-то должно выстрелить. Прямо сейчас.

Но ничего не происходит.

Он хлопает меня по плечу и я едва не подпрыгиваю на месте.

— Расслабься, Энтони. Мы все люди. Даже психопаты способны к чувствам. Нет смысла считать себя оружием, когда снова и снова корчишься на полу, пытаясь убедить себя, что это не ты. Это ты, Энтони. Бесполезно пытаться уйти от человеческого, когда ты сам человек.

Он отходит к окну, а я ещё с минуту ощущаю вес его руки на моем плече. Я ощущаю себя статуей из стекла. Тонкого и не закаленного. Такого, для которого хватит одного хлопка, чтобы оно рассыпалось.

Этим я и являюсь большую часть времени.

Как бы грустно это ни звучало.

— Твой отец рассказывал мне о тебе. О ребенке, который не проявляет тех эмоций, что должен. Повышенная агрессия и жестокость, которую ты пытаешься замаскировать, прячешь, срываешься и чувствуешь себя виноватым. Ничего не напоминает?

Чиркает зажигалка. Я обнаруживаю, что на столике рядом со мной её уже нет.

Напоминает.

Каждый день Энтони Дж. Кроули независимо от возраста, города и положения. Это всегда был я. Вот он. И мне никуда от этого не деться.

— Ты вечно спешишь, Энтони, — снова перескакивая с темы, говорит он. Я продолжаю смотреть на пустое место перед собой. — Посиди, расслабься, от твоей беготни только хуже. Я понимаю, ты напуган…

Нет, — хочу сказать я, — я вовсе не напуган.

А потом понимаю, что он прав.

Фантастически прав.

Я напуган.

Боюсь себя и своего отражения. Боюсь, что вот-вот меня скрутит приступ. Боюсь за Азирафеля, за своё место, даже за эту секунду. Что-то может пойти не так в любой момент.

— Ты человек и, скорее всего, все твои мечты сводятся к одному: наконец проснуться с кем-то в одной постели и подумать, что все позади.

Откуда, черт возьми, ты это знаешь? Почему ты говоришь это с такой уверенностью?

Откуда ты…

— Мы все этого хотим. Независимо от положения и времени.

Ах, вот он что.

Вот откуда ты это знаешь.

Ты всё знаешь.

Людям, которые управляют стаей психопатов, положено знать все.

— Я говорю о том, что чем больше ты будешь бежать, тем сильнее тебя это затянет. У тебя не получится обмануть себя. Это похвально, Кроули, ты одурачил всех нас. Обманывал нас столько времени, но себя тебе не обмануть.

Я не могу больше бежать. У меня нет сил.

И ты должен это понимать. Должен. Или я чего-то не знаю?

Я ощущаю себя одураченным.

Мне кажется, что все мои мысли спутаны, мне кажется, что половина того, чего я слышу — неправда. Ложь. Вранье. Галлюцинация. Хреново сработанные таблетки. Что угодно, но не правда.

— Возвращаясь к твоему отцу…

Когда он говорит внутри меня будто бы что-то обрушивается, и не остается ничего, кроме ледяного холода. Такого, который близок к изморози.

Нам всем больше всего хочется, чтобы к утру все прошло.

Головная боль, тоска от разлуки, отчаяние от неудачи на работе. Больше всего нам хочется, чтобы мы заснули, а утром не осталось ничего, кроме поволоки легкой тоски.

И нету ужаснее чувства, когда ты лежишь на рассвете, и тебя это дерет. Ты так и не смог заснуть из-за этой боли.

И на утро ничего не проходит.

Сейчас ночь, и мне хочется думать, что к утру всё это пройдет. Забудется диалог, забудутся слова, забудется ощущение желания рыдать навзрыд. Но ничего не пройдет. И он продолжает говорить так, будто бы что-то падет на меня: тяжелое и увесистое.

— Я сказал ему, мол, тащи пацана к нам, а там посмотрим. Тебе было тогда девятнадцать, мне тридцать три. У тебя были глаза, как у моего покойного отца. Тогда я подумал, что не хочу ничего иметь общего с этим отморозком. Да если честно, — шаги раздаются эхом в моей голове, когда он останавливается в метре от меня, и я поднимаю голову. И он продолжает: — даже смотря сейчас на тебя, мне хочется сказать, что я не имею ничего общего с этим отморозком.

— И почему вы решили сделать все строго наоборот? Почему вас заботит это? Моё состояние, моя работа? Вы можете устранить меня в любой момент. Да, конечно, я в руки не дамся, и, возможно, скорее сам застрелюсь, но ведь вы…

— Кроули, — прерывает он, смотря мне в глаза, затягиваясь. — Заткнись.

И я замолкаю.

Хочется верить, что к утру ничего не останется. Но времени сейчас — три часа. Скоро рассвет.

Ничего не изменится.

Он стряхивает пепел и снова отходит.

— Ты выглядишь как загнанный раненный медведь. Вроде, сильнее, вроде, можешь откусить голову, но не делаешь ничего. Как ты умудряешься жонглировать двумя крайностями? Просто запомни одну вещь: захотев я от тебя избавиться, я бы давно это сделал. И такими способами, от которых ты не смог сбежать. Капкан действует хорошо на всех зверей. Ладно. Мы не об этом.