Какого черта, я же выпил нейролептики. Два раза. Почему они не работают? Они должны работать.

Я открываю глаза, когда слышу мерзкий трескучий звук. Такое обычно можно услышать от того, как крылышки насекомого бьются о что-то. Я опускаю взгляд на пол. Ничего. Чистый кафельный едва не блестящий пол. В нём можно увидеть свое отражение. Я смотрю в сторону раковины.

Я крупно вздрагиваю, когда вижу что-то отдали напоминающие жука, который бьется крыльями о раковину. Звук настолько громкий, будто бы он находится у меня в голове. Я жмурю глаза. Моё дыхание тяжелое. Лицо холодное, как и руки. Когда я открываю глаза, жука уже нет.

Какого хрена, я же выпил нейролептики.

Я аккуратно подхожу к раковине. Никого нет. Но я все ещё слышу стрекотание. Я пытаюсь умыть лицо трясущимися руками и лезу в таблетницу, щелкая её.

И мое сердце пропускает удар.

По ошибке вместо новых нейролептиков я положил кетанов. Нейролептики были чуть больше и с разделителями по середине. На их месте лежит гребаное обезболивающее. Я пил гребаный кетанов целый день. Вот почему у меня кружилась голова, вот почему у меня болел желудок.

Я пил гребаное обезболивающее.

У меня даже нет чертовых антидепрессантов — хоть они хрена с два смогли бы мне помочь сейчас. Сердце бьется у меня в глотке, руки дрожат так, что из таблетницы вываливается несколько штук успокоительного, когда я пытаюсь их достать и затолкнуть в глотку. Они заваливаются под ванную.

— Блять.

Главное дышать. Это не по-настоящему. Всё нормально. Всё нормально. Дыши.

В дверь постучались.

— Всё нормально?

— А… да-да, нормально. Просто… я… мне, ну…

— В ящичке есть аптечка, глянь, может, тебе что-то подойдет.

— Спасибо.

Надеюсь он сказал то, что сказал.

Я открываю зеркальный ящик, выуживаю железный контейнер, открывая его и трясущимися руками пытаюсь найти хоть что-то мне подходящее, пока стрекотание в моей голове путешествует от одного уха к другому. Пока я вижу в биде целое скопище мерзких стрекотавших тварей.

На пол со звоном падают небольшие стальные ножницы и пара упаковок таблеток.

Наконец на алюминиевой пластине я вижу нужное мне «зипрасидон в растворимой оболочке». Я помню это. Я пил это.

Я дрожащими руками вытаскиваю одну таблетку, запихивая себе в рот и запивая сточной водой. Мерзкая немного на привкус, я даже не замечаю этого. Я достаю ещё одну таблетку, кладя в свою таблетницу. На всякий случай.

Я счастливчик, раз не словил ничего по дороге.

Моё лицо по-прежнему бледное, а руки настолько белые, что я вижу каждую вену под кожей. Я аккуратно складываю все в аптечку, кладу её на место и, опираясь о раковину, стою некоторое время, пытаясь совладеть со своим телом. Пытаюсь не открывать глаза.

Этот мерзкий звук преследует меня до последнего. Во рту сушит. Колени дрожат. Меня трясет изнутри.

В один момент пульс начинает выравниваться. Я с трудом открываю глаза и смотрюсь в зеркало. По крайней мере, цвет лица нормальный. Для приличия я спускаю воду в туалете (у меня просто крутил живот, окей?) и выхожу, забывшись, что сам закрыл дверь.

— Кретин, — на выдохе говорю я, открываю её и выходя из ванной. Только сейчас я замечаю, как в ней было душно. Буквально нечем дышать.

Никакого стрекотания, никаких жуков. Никаких насекомых.

Не знаю, что у Босса делал нейролептик, но как хорошо, что он сработал.

— Извините, плохо себя чувствовал, — пытаясь совладать со своим голосом, я одергиваю пиджак. Босс сидит, развалившись в кресле и что-то смотря в ноутбуке.

Он лениво поднимает на меня взгляд. Говорит:

— Сорок минут.

— Что?

— Тебя не было сорок минут. Я стучался раз двадцать. Думал, ты порезал вены. Я уж успел испугаться, что научился доводить людей до самоубийства одним взглядом.

Я пораженно моргаю. Он откладывает ноутбук, складывает руки в замок и вытягивает ноги. Смотрит на меня исподлобья.

— Объяснишься?

Я выдыхаю.

Я в дерьме.

Энтони Дж. Кроули, ты не гений, ты хуйло.

Этот мужчина, некогда заслуживший уважение и авторитет, никакой он не гений. Он обычное хуйло.

Я сажусь напротив него в мягкое кожаное кресло. Пытаюсь совладеть со своим телом, выглядеть непринужденно, но так и застываю в позе сидящего оловянного солдатика.

— Ладно, мать вашу, ладно. Как будто вы не знали, что я не здоров все время до этого, — на выдохе говорю я и ощущаю, как напряжение лишь сильнее душит меня. Возьми себя, нахрен, в руки. Не время. Не время для этой херни.

— Знал, — на выдохе говорит он. — Мы виделись три раза за эту неделю. Две встречи из них ты провел в приступе. Знаешь, что это значит?

— Что я в дерьме, — говорю я, откидываясь на кресло и утыкаясь взглядом в потолок. — Энтони Дж. Кроули в дерьме после этого тупого Лос-Анджелеса и тупых наркотиков, похлопаем мне, — я вяло хлопаю в ладони и с более выразительным хлопком кладу ладони на рукоятки кресла. — Всё, окей, чего вы хотите от меня? Устранить? Убить? Что? Как будто это дерьмо зависит от меня. Нет, я, конечно, могу вам рассказать все обстоятельства, но вам ведь не нужны оправдания. Вам нужно что-то другое. Что?

Когда я поднимаю голову, то вижу, что он достает из сигаретницы зажигалку и сигарету. Кидает мне, говорит:

— Курить-то тебе можно? — вместо ответа я только чиркаю зажигалкой и закуриваю, смотря в сторону окна. На бесконечный яркий Лондон. — Слушай, я тебя не хочу сейчас ни в чем обвинять, потому что могу догадаться, что у тебя творится в голове. Давай сразу обозначим: тебя никто не собирается убивать или устранять за твои проблемы со здоровьем. Это не наша политика. По крайней мере, в плане таких ценных кадров типа тебя, — он закидывает ногу на ногу, выдыхая и массируя глаза, — я просто хочу поговорить. Понимаешь?

Я киваю, затягиваюсь и говорю:

— Извините.

Он кивает. Какое-то время мы молчим, пока я курю и ищу взглядом пепельницу. Нахожу и стряхиваю пепел.

— Что ж ты такого употребил в Лос-Анджелесе? — он опирается на руку так, что прикладывает указательный палец к виску. Он напряжен. Напуган? Раздражен? Трудно определить. В таком моем состоянии я едва правильно прочитаю этикету на бутылке с ромом.

— Не помню, — я качаю головой. — Вряд ли это что-то страшное. Скорее всего наркотики простые, и…

— Но после них тебя квасит уже как три дня? Не так работают наркотики, Энтони, — он качает головой. — Сдай анализы. Завтра же.

Я удивленно моргаю.

Точно. Анализы. Почему я сразу этого не сделал?

Если даже Анафема никак не может связать все нити и прийти к нормальной болезни, то это что-то вне моей головы. Это что-то извне.

— Вы думаете, что…

— Ты прекрасно понимаешь, что я думаю. Я не видел твоей истории болезни, но сколько тебя помню, ни разу не видел… такого. В смысле, хорошо, один раз из-за шокового эффекта. Но второй из-за… из-за моего голоса, серьезно? Ты испугался меня?