Но сейчас нет ни боли, ни галлюцинаций. Таблетки делают своё дело, а я стою и смотрю на текущую воду.

В Африке воды нет. Люди умирают от её недостачи. От жажды.

Есть вещи похуже твоих галлюцинаций, Энтони Дж. Кроули.

Например, смертность детей в странах третьего мира.

Давайте на чистоту: все же, никакая проблема не возымеет для тебя меньше смысла на фоне проблем стран третьего мира.

Никакие галлюцинации не сгладят во мне чувство ответственности за смерть моей сестры. Чувство вины.

Я выключаю воду.

Мне не нужны галлюцинации. У меня есть я и собственные, разъедающие мой разум мысли. Есть чувство вины и страх за завтрашний день.

Ты будто бы живешь в вольере со львом. И вы просто из дня в день смотрите друг на друга. Будто бы лев тебя боится. Нет, не боится.

Как я должен существовать, зная, что за мной ведется слежка? Нет ли в моем доме скрытых камер? Я проверял, их не должно быть, но вдруг я недостаточно хорошо это сделал?

Год назад, после таких мыслей, вся моя квартира оказалась вверх дном. Все разбросано, каждый уголок проверен. Это вечная беготня от самого себя. Бесконечная паника за сохранность собственной жизни.

Когда ты живешь оружием, а дышишь пулями, начинаешь сомневаться не то что в своей адекватности, а в том, что ты жив в принципе.

Живу ли я?

Не эффект ли это галлюцинаций? Где ложь, а где правда?

Это никогда меня не отпустит.

Тебе не нужны таблетки, не нужны наркотики, не нужно топтаться по чужим шеям, чтобы ощутить себя загнанным в угол. Тебе не нужно оружие, не нужны пули и не нужны острые ножи, чтобы ощущать то, как ты загниваешь сильнее.

Я не нуждаюсь ни в одной из всех своих болезней, чтобы хотеть сбежать из собственного тела.

Меня тошнит от этого, меня тошнит от них.

Нет смысла говорить об этом вслух, нет смысла показывать этого — никто не увидит. Никто не может залезть тебе в голову и сказать: «хм, да, знаете, этот парень определенно слетел с катушек».

Я даже не могу это объяснить. Я могу только кричать, потому что сказать больше нечего.

Что я должен объяснить Анафеме? Что я должен сказать Азирафелю? Я чувствую, что должен в чем-то объясниться, но я не могу найти верных слов. Мне дико в собственном теле и разуме до того, что я хочу вскрыть себя и узнать, что наполняет меня кроме моих органов. Я так полагаю, что ничего, но я по-прежнему ощущаю это чесотку под кожей, будто вместо крови — муравьи. И это заставляет меня хотеть сбежать из собственного тела и разума. Не допускать никаких мыслей для себя больше вновь.

Почему это не может просто оставить меня в покое?

Я не выбирал этот путь. Я никогда ничего из этого не выбирал, ничего не хотел. Мне не оставили выбора. Мне дали только ненависть, и это единственное, что я мог делать — ненавидеть.

Почему я не знаю, кто я?

У меня кружится голова, темнеет перед глазами, но я стою крепко на этом холодном кафельном полу. Все происходит так, как и должно быть.

Дети ходят в школу, подростки долбят кокс, более благоразумные учат иностранные языки. Энтони Дж. Кроули смотрит, как на белую керамику раковины падает капля крови. Ещё одна. Третья. Кровь стекает по моим губам. Я поднимаю голову и вытираю пальцами кровь из носа.

Моя кровь на моих пальцах. В этом нет никакого криминала. Это — остаточный эффект. Последствия.

Я пишу кровью на зеркале. Вывожу первую букву, я говорю в тишину:

— Ну, что, Энтони Дж. Кроули, ты убил свою сестру.

Пишу: «p»

— Занимаешься деструкцией себя… сколько?..

Пишу: «r»

— Пятнадцать лет? Двадцать? Когда ты попробовал кокс?

Пишу: «a»

— В двенадцать? Какая разница, если я все равно пришел к этому?

Пишу: «y»

Моей кровью написано: «pray» (прим. «молитесь»).

— Когда это отпустит меня?

Я смотрю на себя в зеркале сквозь кровавые буквы. Я похож на жертву обстоятельств — скажите Вы. Молиться — это просто молиться. Сложить руки в жесте и произнести губами те слова, которым Вас учили в детстве.

Проблема не в этом. Проблема в том, что все не совсем так, как кажется на первый взгляд.

Хотите знать, о чем моя молитва? О чем я молюсь? О чем бы я молился, если бы вообще этим занимался?

Pray.

put you in the dirt (прим. «вобью тебя в землю»)

Я смазываю это все рукой и утыкаюсь лбом в холодное стекло. Закрываю глаза и не вижу под веками ничего. Я не вижу снов, только странные флешбеки, только воспоминания, пазл моей жизни.

Какая разница, как долго я буду бежать, если больше я так не могу?

(пошли всё к черту)

Тебе не помогут таблетки, если ты монстр.

Франкенштейн от мира криминала. Собранный по кускам, вложенная пушка в ладонь — это не имеет смысла, если тебе не дали выбора.

Я подставляю ладонь под воду и смазываю кровь почти полностью с зеркала. Пачкаю раковину, кран, стекло.

Какой смысл в уборщиках, если я снова делаю это?

Я вытираю нос и губы белым полотенцем. В любом случае, как ты здесь не убирайся, кровь всегда будет здесь.

И мне приходится вернуться к компьютеру. Понимаете ли, даже если ты очень несчастен, даже если страдаешь от депрессии и хочешь извергнуть себя изнутри, это не дает тебя права сидеть и просто всё время линчевать себя.

Этому меня научил мой биологический отец.

Мой настоящий отец говорил почти то же самое, но больше склонял к тому, что есть вещи, которые помогут тебе ощущать себя лучше, и ты должен возвращаться к ним снова и снова, снова и снова — пока не захочешь отложить лезвие. Я не могу вернуться к Азирафелю, но у меня есть вещи, которые помогают хоть немного держать себя в руках.

Программисты самые спокойные люди. Я вам гарантирую.

Я прижимаю к носу рукав пиджака, когда сажусь за компьютер. Головокружение почти прошло, но в ушах до сих пор звенит. Записей с камер нет. Я проверяю свой рукав и окидываю руку на подлокотник, смотря в потолок. Я мог бы проверить камеры в нашем офисе, но это не имеет смысла. Едва ли он появился в наших стенах хоть раз, иначе Лигур не просил бы меня таким заниматься. В моей голове больше нет ни одного способа, как я могу к нему подойти ближе. Вельзевул? Надо бы поговорить с ней, потому что это ненормально. Мы не можем рисковать такими масштабами только из-за её связей, которые напоминает мне нечто отдали похожее на интрижку.

Я выключаю компьютер. Принимаю душ и полчаса ворочаюсь в кровати. Успокоительное не помогает. Снотворное тоже. Кажется, вырубился на полчаса или чуть больше, но снова проснулся. Под моей кожей жужжит чувство вины, и я снова и снова чешу запястье вплоть до того, что едва не раздирая кожу там до крови.