Азирафель рассказывает моему затылку:

— У женщины убили мужа. Забрался в дом. Он был на верхнем этаже, она — в кладовке, обнималась с гладкостволом. Единственным у них оружием, лицензия на которого была у мужа.

— И что она, выстрелила в грабителя? — пряди падают мне на лоб и я бессмысленно пытаюсь их сдуть. Я смотрю на ряд магазинчиков и кафешек с миленькими плетеными верандами. С одинокими столиками и редкими, такими же одинокими, как и эти столы, угрюмыми лицами, без интереса читающие новости в телефоне или тыкая пирожное. Искусственные и настоящие цветы, обвивающие эти веранды. Огромные окна, напоминавшие скорее прозрачную стену, нежели окно, дающее разглядеть скучающего баристу. Претензионный ряд нескончаемых, похожи одна на другую, кафешку тянутся все дальше по улицам.

Я морщусь, когда Азирафель тянет меня за край пиджака, заставляя повернуться к нему.

— Сядь нормально, Кроули, нельзя так вылезать из окна, — он чуть вытягивает шею, глядя на светофор. — Нет. Не смогла. Она вызвала полицию, пока он выламывал дверь в их спальную, где был её муж. Сбежал он, впрочем, быстрее приезда полиции, через задний дворик, очень любезно сломав им забор.

— Скукотища, — я потягиваюсь на кресле, нахожу рычажок и откидываю сиденье.

Мои ноги — длинные и худощавые — все ещё неудачно сложены, и я в шутку создаю вид того, что хочу закинуть их на бардачок.

— Кроули! — Азирафель хватает меня за колено, пытаясь удержать ногу на месте.

Я невольно смеюсь, потому что лицо Азирафеля — по-детски недовольное и почти что злое — не может не заставить смеяться. Я откидываю голову назад и чувствую, как Азирафель следит за этим. Мне кажется, я чувствую, как его взгляд тонкой льдинкой ледовитого холода скользит с лица по шее.

Проблема не в этом.

Проблема в том, что его рука по-прежнему на моем колене.

Перестраховка — скажите Вы, и любой другой адекватный человек, знающий меня хотя бы двое суток. Такого времени достаточно, чтобы понять, что я не оставлю своих попыток, и я обязательно попробую сделать это ещё раз.

Кресло опущено так, что я едва не лежу на нем. Моя голова откинута назад так, что я вижу лобовое стекло стоящей позади нас машины. И рука Азирафеля на моем колене.

Перестраховка — повторяю я себе, пытаясь не думать о том, что вторую ногу я бы смог спокойно закинуть на эту гребаную панель.

Либо из Азирафеля плохой аналитик, либо это не…

— У них ещё была собака и ребенок, — начинает говорить Азирафель, и я ощущаю, как указательный палец совершает путь от среднего до большего. Поглаживание. Перестраховка. Я могу сломать что-нибудь, если занесу свою ногу к панели. Перестраховка.

— Он трахнул собаку?

— Фу, Кроули, что за мысли, — заявляет он с искреннем отвращением к подобному, сжимая руку на колене чуть сильнее, но тут же ослабляя. — Собаку прострелил, потом ногой сломал ей череп, — говорит он, продолжая трепать мое колено. Мое сердце совершает пируэт к глотке, хотя я продолжаю уверять себя, что это — перестраховка. — Девочка пряталась в кладовке с мамой. Не выдержала, кинулась к собаке. Он ударил ее головой о что-то твердое, сотрясение мозга.

— Ну, ничего, — прерываю его я, откидывая голову назад ещё сильнее, так, что замечаю, что капот стоящей позади нас тачки — грязный, — сейчас уже от всего лечат.

Хотя меня уже не вылечат, — подумал я меж моментом, как Азирафель сжал мое колено и тут же сказал, героически спалив мне то, как у него содрогнулся голос:

— Самое интересное, что мать не кинулась к дочери, пока та истекала кровью. Обычно все наоборот. Родители бросаются грудью на амбразуру даже не оценивая риски.

— Возможно, она её не любила. Или вообще ненавидела, — я откидываю руку назад, цепляясь за сиденье, немного подтягиваюсь к верху, потому что задница затекла нещадно в такой позе. Рука Азирафеля на моем колене как-то нерешительно вздрогнула, кажется, отдалилась на миллиметр другой, но после снова прижалась вплотную. Я медленно моргнул. Очки едва не свалились с лица, зацепившись за волосы.

— Возможно, она и мужа не любила. Кроули, она взяла винтовку и спряталась, оставив мужа одного. Подумай ещё раз, — говорит он, а я хочу заявить ему, что я не особо-то и могу думать в момент, когда он продолжает лапать меня за коленку. Перестраховка — подумал бы только самый наивный человек, к коим, впрочем, причислял и я себя, потому что иногда, в некоторые вещи, не верится вообще. — Подумай: девочка выбежала из той же кладовки, но убийца не пошел проверить, нет ли там никакого, — с этими словами, о которых он попросил меня подумать, его рука дернулась вверх. Да, в таком положении только и думать о каких-то второсортных убийцах, ага. Точно.

— Это был её любовник, может? — я нацепляю очки обратно. Ну, в такой ситуации только о любовниках и думать, правильно. Я все-таки выпрямлю голову, смотря на уменьшившийся ряд машин перед нами, замечая то, как напряжены плечи Азирафеля.

— Предполагаю. У них дома были камеры, но они каким-то чудным образом ничего не засняли. Но мы проверили только в гостиной. Я вспомнил, что они были ещё в смежной комнате, соединявшей спальню и проход к лестнице.

— Мг, — мычу я.

И вот его рука. Ещё немного и окажется на моей ляжке.

Чудесно.

— Где твое кольцо? — та рука, пытающаяся совершить путь от моего колена к бедру, на мизинце было кольцо.

— О, — он поворачивается ко мне, когда я касаюсь его мизинца. — Ох, прости, я задумался, — он резко убирает свою руку, нервно укладывая ее на руль. Ага. Задумался. Азирафель, я не школьница, черт бы тебя побрал, тогда какого хера ты себя ведешь так? — Потерял недавно. Не помню даже, как. В последнее время на работе такой завал. Все любители пострелять как с цепи сорвались.

— О, я их понимаю, — я пытаюсь поправить прическу в зеркале заднего вида по правую сторону от себя, и Азирафель лишь недовольно зыркает в мою сторону, когда я снова вываливаюсь из окна. — Так что, хочешь посмотреть в камеры? Мне можно с тобой?

— По закону — нет, но… — на его лице отображается неоднозначная улыбка. — Но, думаю, тебе можно. Тебе бы даже Люцифер разрешил.

Я поворачиваю голову к нему и смотрю на него поверх очков. Моргаю.

— Прости, что?

— Говорю, что, вообще-то, нет, нельзя, но ничего страшного не случится, это всего лишь второсортная запись о, видно, спланированном убийстве.

— М, — говорю я. — Круто.

Он заворачивает, явно не выдерживая эту пробку, меняя маршрут.

— Мы, случаем, не в Хампстед едем? — я вспоминаю адрес на бумажке. На самом деле, он хорошо запомнился, потому что это очень хороший район, и я удивился, как человек, просто работающий в банке, мог позволить себе жилье в такого роде районе.

— Там рядом. Почему ты спрашиваешь?

— Можем сделать небольшою остановку? Я хотел бы кое-кого проведать. По работе.

— Конечно, дорогой.

Я складываю руки на раме открытого окна, снова упираясь подбородком о них, смотря на небольшие магазинчики и менее оживленные улицы. В попытке пристроить свои ноги, я ударяюсь своим коленом о колено Азирафеля и остаюсь сидеть так.

Мне кажется, что у него сердце до сих пор стучит в глотке.

Когда он рассказывает какую-то шутку, то снова треплет меня по колену и так же резко возвращает руку на руль. Я смотрю на него через плечо.