Я оборачиваюсь, и вижу лицо Азирафеля. Не надо быть гением, чтобы понять, что человек с таким лицом думает о том, как хорошо было бы вывезти труп в лес и сжечь его там. Никаких следов. Даже кости можно перетереть в муку. Я разбираюсь в такой муке.
Она взмахивает своими руками, хмурится и облизывает губы до того, что помада съелась с её слизистой, и сейчас то, что оформляет её рот скорее напоминает жирную матовую нежно-розовую линию, нежели помаду.
На её руках какое-то очень массивное кольцо от Versace (какая же безвкусица) и золотой браслет, на который она либо забыла вывесить бирку о его принадлежности к какому-нибудь крутому бренду, либо он был не от крутого бренда.
Я лишь аккуратно прикрываю дверь, чтобы все мимопроходящие не грели уши об эту какофонию звуков, которые она издавала. О каком-то моральном ущербе, о деньгах, об отсутствии профессионализма и о том, какая ужасная полиция, и нет смысла не выдавать оружие, главное оружие — это их руки. Дословно. Цитата.
И мы лишь переглядываемся с Азирафелем, вспоминая его слова о его руках.
— Нет, вы знаете, что он сделал?
Это уже обращено ко мне, и мне приходится лениво повернуть голову к ней, изобразив какое-то причастие к диалогу, хотя к тому времени я то пялился на лицо Азирафеля, то на картину Климта, абсолютно потеряв не то что нить диалога, а даже какую-то связь между всеми звуками, до которых моему сознанию не посчастливилось доползать.
— Он чуть не убил моего бывшего мужа.
Азирафель закатывает глаза и опирается щекой о кулак.
— И как же это произошло? — моя видимость участия в диалоге и то, как Азирафель усмехается, прикрывая глаза.
— Чуть не задушил! Прямо вот во дворе!
— Очень интересно.
Она застывает взглядом на мне, щурится снова. Я знаю этот взгляд. Так на меня смотрела Лили. И Кэтти. И Джесика. Кто угодно.
Может, мне абсолютно не повезло с моей нервной системой и биологической семьей, но в остальном я явно был сраным везунчиком. Мои мозги и ловкость нашли применение в мире криминала, а благодаря внешности мне, на самом деле, никогда не составляло особого труда найти себе спутницу на вечер, два, месяц, год или даже два. В зависимости от целей. Может я и немного лукавлю, говоря конкретно про внешность, а нужно было бы упоминать присутствие харизмы, высокого роста и хорошего костюма.
В общем-то, даже конституция моего тела никогда не была особо завидной, и ещё в младшей школе, да и в приюте, чего греха таить, пару раз прилетало насмешек то о долговязости, то о щуплости. В приюте мне удалось быстро достичь авторитета, и на меня бы вряд ли пошли компанией меньше, чем из троих, но кличка «слендермена» так и закрепилась за мной до того, что ей пользовались даже некоторые учителя. «Вон тот, самый высокий мальчик, у него такой пугающий взгляд, ты знала, что у его отца шизофрения? Бедный-бедный, что же ему пришлось пережить».
И я был поражен, когда в двадцать три я обнаружил около себя внимание женщин. Будучи уверенным, что никто не купится на это тело — длинное, худощавое, гибкое, как хлыст — я едва не пугался подобного.
К тридцати научился пользоваться. Обнаружил что высокие скулы, острое лицо, жилистые сильные руки, оказывается, в почете у женщин, и необязательно для этого быть накаченным и «не щуплым».
И вот этот взгляд. Я узнаю его.
Так обычно выглядит человек заинтересованный, присматривавшийся.
Так выглядели обычно женщины, когда обращали на меня внимание. Цепляясь то за скулы, то за темно-рыжие волосы, то за плечи.
Я улыбаюсь, когда на самом деле смотрю на Азирафеля. За очками не разобрать. Но она улыбается мне в ответ, а я ощущаю лютое непринятие этого.
Мне кажется, что чем ближе я подползаю к Азирафелю, чем сильнее обвиваю его кольцами, тем меньше испытываю хоть чего-то к женщинам. Конкретно она — была достаточно стройной и имела правильные черты лица, чтобы, по крайней мере, заиметь привлекательность для мужчины чуть больше, чем жужжащий улей. Но для меня? Это определенно просто жужжащий улей. Я ничего не имею против женщин, более того, Анафему я обожаю, но ровно до тех пор, пока не ощущаю внимания больше нужного. Больше приличного. Больше скрытого.
Пока она возвращается к Азирафелю, она все равно периодически кидает на меня взгляд. Рассматривает так, будто я — это картина Климта. Вытягивает из меня якобы те чувства, которые бы хотел донести до нас художник.
Она угрожает судом и доносу начальнику. Азирафель просит взглянуть на ситуацию здраво. Я лениво хожу около шикарного хлорофитума.
Она может окрестить меня асексуалом, раз я к этому цветку внимания уделяю больше, чем её бедрам или ногам. Знала бы ты, дорогуша, сколько я внимания уделяю Азирафелю и его голосу. Лучше бы тебе не знать. Никому не знать.
Перед тем, как хлопнула дверь, я услышал упрек, что «как у вас может быть такой невероятный мужчина в друзьях, явно уж аккуратнее вас, до скорого»
Я моргаю и поворачиваюсь к Азирафелю.
— Видела бы она ту кровавую ферму, которая остается после меня, в жизни бы не заикнулась об аккуратности.
— Твоя квартира довольно чистая, — устало говорит Азирафель, потирая виски и жмуря глаза.
— Только благодаря клининговой компании, которую я, кстати, забыл сегодня вызвать, — я выдыхаю, доставая телефон, чтобы исправить такое недоразумение. У меня есть там конкретно моя уборщица, у неё даже есть магнитный ключ. Я ей доверяю, потому что она видела камеры, и она видит периодически количество крови на моей постели, в моей ванной, в прихожей, везде. Разве что на цветах их нет. — И сколько она тебя уже так?
— Неделю. Это невозможно.
— Принести тебе кофе? — я склоняю голову, рассматривая его. Он действительно выглядит уставшим. Могу представить. Если бы у меня был такой клиент, я бы не выдержал и застрелил его. У меня и так нервы к чертям, а если бы их ещё и пилили, то, боюсь, убийства в состоянии аффекта не избежать.
— Да, спасибо.
Я хлопаю его по плечу и он улыбается.
Ничего, с этим мы тоже разберемся.
Я спрашиваю у какой-то абсолютного милого вида девчонки — лет девятнадцать, не больше, наверное, практикантка или чья-то дочь — о наличии здесь автомата с кофе или, может, кофейни. Она улыбается и указывает мне путь. В спину хвалит мою прическу.
Я улыбаюсь.
Нет, женщин, я определенно люблю, но абсолютно не в том смысле, в каком мужчины обычно их любят.
Знакомый женский узкий силуэт — с идеально-прямой осанкой — встречает меня у автомата с со стаканчиком. Она оживленно поднимает на меня взгляд и пытается скрыть улыбку за попыткой обмануть всех о своей стервозности. Нет, милая, обиженность и несчастность ни из кого ещё стерву не сделали.
— Приятно вас снова видеть, — на этот раз она улыбается. Улыбается так, как учат улыбаться на курсах «Молодая и красивая: курсы для стальных леди». Я видел эту вывеску на каком-то окне с обратный стороны то ли в Манчестере, то ли в Брайтоне. Курсы для несчастных и совсем безнадежных. Двадцать долларов за одно занятие. Потрясающее законное мошенничество прямо у нас перед глазами. Книги о саморазвитии и о том, как заработать денег. Курсы для раскрытия своей сексуальности и открытию лидерских качеств. Всё это просто вымогательство. Законное и максимально глупое. Никакие курсы тебе не помогут, если ты тупой. Золотое правило. Применимо ко всему.
