— Как ты все это запоминаешь, — он качает головой, открывая ещё одно дело.

Если бы ты только позволил мне, то я бы и тебя заучил так, что тебе страшно бы было. Я бы выучил каждую родинку, каждый залом и морщинку. Смог бы изобразить тебя с закрытыми глазами. Если бы…

Он открывает ее фотографию. Только разобранной на части, покореженной и истерзанной.

— Посмотри имена их всех. Скажи, если хоть кто-то, кого ты не знаешь.

Он склоняет голову чуть вправо так, что его короткие белые волосы касаются моего виска и едва щекочут. Я щурюсь, читая имена.

Горничная с отеля в Ливерпуле, официантка с Нью-Джерси, ещё несколько моделей из Нью-Йорка, несколько тех, кого я подцепил в барах. Я всех их знаю. До единой.

— Вроде всех… — бубню я. — Да быть не может. Бред. Бред-бред-бред, — я качаю головой и все-таки выпрямляюсь, смотря в экран. — Это же… невозможно. Просто невозможно. Это выглядит так, будто я сам их всех убиваю!

— Я тоже так подумал, но вспомнил, что это просто невозможно в некоторых убийствах. А отпечатки у всех этих, — он выделил мышкой весь десяток дел, — почти одинаковые. Абсолютное большинство. Кое-кого закрыли по этим делам, но люди разные и отпечатки у них не совпадают.

— Невозможно, — я качаю головой. — Как… как кто-либо может знать не просто о том, где я в тот или иной момент времени, так ещё и знать о всех них. Я не понимаю…

— Это выглядит так, будто за тобой слежка. Постоянная. У тебя случайно нигде в зубах нет чипа? Ну, знаешь, такое практикуют.

— У меня был момент моей повышенной паранойи и я проверил все зубы, — откровенно признаюсь я, и Азирафель поворачивается ко мне, пораженно вскидывая бровь.

— Настолько?

— Слушай, я за свои сорок собрал все болезни, что смог. Я как-то в одном отеле спать не мог, будучи уверенным, что меня задушит кто-нибудь из персонала.

— О Господи, это звучит ужасно, — в истинном шоке говорит на пониженных тонах Азирафель, пораженно хлопая глазами. — Почему ты мне не рассказывал?

— Как это по-твоему должно было выглядеть? Алло, Азирафель, извини, что звоню в четыре утра, я просто валяюсь без сна вторую ночь по причине того, что мне кажется, что меня хочет задушить утка, да, я знаю, что это кретинизм, но не то чтобы меня утешает эта мысль. Так, что ли?

— Просто для проформы: утка — эта метафора?

— Я не настолько плох.

— Я должен был убедиться.

Я фыркаю. Об утках в таком плане я ещё не думал. Не то чтобы я думал об утках в принципе.

Азирафель качает головой, а мои плечи напряжены так, что я мог бы ими стены ломать. Кто, черт возьми, за мной следит?

— Не понимаю, — бурча себе под нос, я отмеряю шагами расстояние от одной стены к другой, сложив руки на груди, сжавшись в плечах. Выгляжу так, как выглядят разведенные неуверенные в себе мужчины, когда до них докапывается полицейский. — За мной слежка? Так долго? Он шизофреник? Азирафель, он шизофреник!

Азирафель, опершись о кулак, смотрит на экран. Хмурится, пытается найти что-то адекватное, но вот она, адекватная причина — этот чувак шизофреник.

— Только вдумайся! — я взмахиваю руками так, что задеваю полку с какими-то завалявшимися старыми запылившимися папками. — Более десяток лет он за мной следит!

— Почти, — Азирафель щелкает что-то на клавиатуре. — Эти мелкие жертвы начались позже основных убийств. Тебя не сразу взяли на такую… плотную слежку.

— Нет, ты понимаешь? — мой язык заплетается. Я нервничаю. Понимаете ли, никому не понравится знать, что за тобой следят постоянно. А тем более человеку, который этого опасался пару лет назад. — Прямо сейчас, возможно, на меня смотрят из прицела.

Азирафель откидывается на спинку кресла и стучит по ручке. Он хмурится, поджимает губы. Пытается придумать хоть что-то. Подступиться хоть как-то.

А я шляюсь по этому кабинету, сосчитав весь его периметр по диагонали, по вертикали, по горизонтали. Как угодно.

— Кроули, сядь, от тебя можно телефоны заряжать.

И я бездумно пристраиваю свою задницу на стол, продолжая пялиться упорно в пространство перед собой.

— Может, сообщишь Боссу об этом?

— Сообщу, — бурчу я скорее по инерции и потому, что я подумал об этом сразу же. — Только что они сделают? Ничего!

— Могу тебя успокоить тем, что я очень сомневаюсь, что тут все девушки, с которыми у тебя что-то было. Скорее всего им как повезет. Когда напорятся на такие твои связи, когда нет.

— Это не отменяет того факта, что периодически за мной кто-то таскается! Знаешь, на фоне этого даже смерть моей сестры перестает казаться такой загадочной!

Я подпрыгиваю на месте и снова хожу по кабинету, периодически задевая своими руками полки, цветы, папки.

Азирафель уже меня не одергивает.

— Проблема в том, что у нас есть какие-то вещественные доказательства, но… к кому их применить? Мы же не можем брать любого мужчину с черными волосами, и брать у него отпечатки, а потом: «ой, извините-простите, это социальный эксперимент».

Я не отвечаю. Мои плечи сжаты так, что начинают болеть. Я прикусываю нижнюю губу и одергиваю себя.

— Кроули, Бога ради, ради кого угодно, хватит! Они не убили тебя за все это время — прошло его больше, чем, уж прости меня, дохера — то с чего бы им убивать тебя сейчас?!

— Дело не в убийстве, Азирафель, — я подрываясь к нему так резко, что он шарахается. Опираюсь на стол, подаваясь лицом так, как раньше делал это, пытаясь сломать эти двадцать сантиметров, достичь цели, но сейчас это выглядит так, будто я хочу ему что-нибудь сгрызть (никогда не хотел). — Дело в том, что кто-то имеет возможность находится ко мне ближе, чем кто-либо. Мне маньяк в шею дышит каждую ночь, — мой голос — шипение. Я говорю сквозь зубы.

Он медленно моргает, а потом отдаляет мое лицо собственной рукой.

— От твоих подпрыгиваний легче не станет. Кроули, сам подумай, неужели ты думаешь, что я боюсь за тебя меньше, чем ты? Однако почему-то я не пытаюсь отметить этот кабинет своим присутствием и постоянным трением плеча то об одну стену, то об другую! Выдохните, мистер Кроули, выпейте таблетку или что там у вас, и возьмите себя в руки!

Я выпрямлюсь и смотрю на него сверху вниз. Это правда. Он волнуется об этом не меньше, чем я сам о себе. Это так было всегда. По этой причине я не рассказываю о всех тех ужасах, что периодически мне приходится переживать.

Я киваю. Я выпиваю две таблетки — обезболивающее и успокоительное, запивая водой в стоящем рядом с ним стаканом воды.

Смотрю в окно.

— Что-нибудь придумаем, — заключает мою истерику Азирафель и откидывается на кресло.

— Почему они тогда не пытаются достать тебя?

— Меня? Зачем? Я не твоя любовница, — наивность в его голосе заставляет меня вернуться к моему мандражу, но я лишь защелкиваю трясущимися пальцами черную таблетницу из стали с выгравированном на задней стороне золотым «Advocatus diaboli»¹ — подарок Азирафеля.

— Да как ты не понимаешь, Азирафель, послушай сам себя, — и снова я делаю это. Обхожу его со спины, и опираюсь руками о стол, заглядываю ему в лицо. — Думаешь, родителей они убили, потому что я с ними трахался? Сложи два и два, давай же, ты же умный, очень умный, иначе я бы с тобой не таскался.