— Где твой пиджак? Он же был?

— Был, — я киваю, сжимаясь в плечах, тщетно пытаясь засунуть руки в карманы глубже. Мои руки настолько холодные, что я ощущаю бедром идущий от них холод сквозь ткань штанов. — Я отдал его своей… эм… Сослуживице? Не знаю, как правильно её назвать, мы не особо часто вместе работаем, — я шморгаю носом и с трудом поднимаю окачаневшую руку, смотря на время.

— До твоей машины прилично. Ты замерзнешь.

Я махаю рукой и морщусь, бесцельно переступая с ноги на ногу едва не отбивая чечетку.

— Меня удивляет то, что ты не мерзнешь.

— Ты холоднокровнее меня, Кроули.

Знаете, вот это мне тоже проверять не хочется.

Я понятия не имею, как работает Азирафель, если речь идет о защите территории. Если ли что ему защищать?

Что его территория?

Расскажи мне, Азирафель. Черт, расскажи.

— Тебе одолжить?

Он говорит, а я резко вздергиваю голову, в упор глядя на него, моргая. Что одолжить? Себя?

Одолжи, черт возьми, я бы столько с тобой сделал в этом долге, и отдал бы все сполна, с процентами, и срать, что там за процент — фиксированный, учетный, мне срать.

все бы тебе отдал.

— Я про своё пальто.

— Во-первых, ты сам замерзнешь, во-вторых, белый мне не идет, в-третьих, мне оно не подойдет под костюм.

И вот его лицо. И вот его рот — улыбается. Растягивается в такой нежной улыбке, что я хочу заплакать снова. От моей любви к нему. Дай мне это сделать на твоем плече, черт тебя дери, я люблю тебя.

правда люблю.

— Ну, я сейчас вызову такси, а там не замерзну, — начинает он, растегивая пуговицы, и я ощущаю, как в моем горле становится весь скулеж, все крики, весь вой, что рвется из меня от моей любви, — во-вторых, Кроули, тебе идет все, ты же сам понимаешь, что ты явно был рожден для того, чтобы любую вещь преподать так, будто бы она стоит миллион долларов.

Как, скажи мне, как твой рот, Азирафель, умудряется говорить такие вещи, которые заставляют меня любить тебя ещё сильнее. Почему ты так думаешь обо мне? Я не достоин таких мыслей. Таких слов от тебя.

— В третьих, оно чудесно подойдет под твой костюм. Это, конечно, не какой-то крутой бренд, а простой, — он снимает его с себя, оставаясь в светлом пиджаке с рубашкой, он чуть щурится, пытаясь прочитать название бренда на этикетке. Он говорит: — River Island, но, думаю, он тебе подойдет. Повернись, я помогу тебе, твои руки, наверное, окаменели.

Я поворачиваюсь спиной только потому, что улыбка на моем лице уже буквально не скрывается. Я улыбаюсь так, что обнажаются зубы, что лучики образуются в уголках глаз, потому что, черт, я не понимаю.

Ладно, черт со мной, я везде, абсолютно везде, маниакальный кусок говна с периодическими прыжками в депрессивное дерьмо, но он-то?! Он-то как умудряется быть таким? Весь мир будто изворачивается, выворачиваться и я вместе с ним. Все кружится и пульс бьется у меня в шее от волнения.

Он как умудряется быть таким?

Я догадываюсь, нет, даже не так, я знаю, что он отлично работает. Он умеет нажать, и он далеко не всегда выступает в роли хорошего полицейского. Я знаю не понаслышке о том, как он проводит допросы, и я удивлюсь, если узнаю, что он ни разу не топтался ни по чьему лицу. И этот человек, который делает «много чего интересного руками» неловко зачитывает название этого бренда, улыбается так, что у меня все внутри щемит, и помогает мне надеть это гребаное светлое, как кремовый зефир, пальто.

Я поворачиваюсь к нему, когда пальто запахивается на мне, чуть повременив несколько секунд, чтобы хотя бы придать своей улыбке вид простой вежливой, а не безумной.

Он осматривает меня, а мне кажется, что я ну, реально сейчас заплачу от этого. Почему это происходит.

Нет, конечно, я знаю, маниакальность она везде маниакальность. Мой почти-БАР — везде будет таковым.

но почему, черт тебя дери, Азирафель, почему я так тебя люблю.

— Ну, мне кажется, неплохо, — он кивает головой.

Если тебе нравится — я буду ходить так всегда.

Я прячу руки в карманы и шморгаю носом. От пальто пахнет Азирафелем так, что мне хочется отпечатать этот запах на мне навсегда.

— Спасибо. Может, теперь, я даже не простужусь. Вызывай такси быстрее, пока сам не замерз.

И вот мы стоим, под фонарем, он набирает такси, а я стою в пальто, слишком светлом и непривычном для меня, и пялюсь на него так, как малолетняя девчонка смотрит на подаренного ей щенка, о котором она просила последние пару месяцев. С обожанием и любовью. Будто бы только что сбылась моя мечта.

Волосы Азирафеля и его взгляд. Мягкая улыбка и линии лица. Его глаза — светлые и прозрачные, как лед. Волосы мягкие и мелово-белые.

в нем хочется утопиться.

мне хочется.

Через силу, через надо, через нехотя, мы прощаемся. И вот я плетусь по мокрым дорогам, засунув руки в карманы, глубоко вдыхая в себя уже заученный шлейф и думаю, что день вышел чудесным. Слишком чудесным.

И совершенно не хочется думать о том, какими методами работает Азирафель.

Я знаю примерно этот стиль, большего не надо.

— Эй!

Щелчок пальцев и, открывая глаза, я вижу стену. Светлую и чистую, с висящей на ней каким-то цветком. Неплохо ухоженным и довольно ярким. Я поворачиваю голову к Анафеме.

— Да? Что ты спрашивала?

Я медленно моргаю и слабо потягиваюсь, снова опираясь щекой о руку.

— Я спросила о твоем самом нормально воспоминании за последний месяц, — она ударяет обратным концом ручки о стол.

— Почему ты используешь слово «нормальное», а не «счастливое»?

— Потому что ты никогда не используешь это слово, — она пожимает плечами. — Ну так?

— Их прилично. Порядком двух каждую наделю. За эту, выходит, уже два. А это только начало! Клянусь, сегодня будет третий! — восторг в моем голосе — такой вы услышите в детских голосах в парке аттракционов. И тут же за углом можно услышать, как несчастная жертва какого-то экстремального аттракциона блюет. Так, в принципе, и выглядит американские горки моего эмоционального состояния. Только никто не знает, после чего я начну блевать. В этом фишка.

— Этот некий объект «n», о котором ты ничего мне не рассказываешь, кроме того, что он почти заменяет тебе семью. Любовница постоянная какая-то?

— О, нет, — я морщусь, едва вытягивая губы, будучи очень глубоко возмущенным даже возможности того, что рядом с Азирафелем может стоять такое определение.

— Любимая девушка, с которой у вас нет отношений?

— Разве это имеет какую-то важность для всего? Ты ведь знаешь, что этот объект есть, а больше и не нужно.

— С практической стороны — да, не нужно, — она откидывается на спинку своего кресла, размяв плечи. — Просто по-человечески стало интересно о том, кто это. Мы с тобой не последние друг другу люди.

Я замолкаю на несколько секунд, прогоняя эту фразу в своей голове. Отбивая её из одного полушария в другое как футбольный мяч.