На его лице неоднозначная улыбка, странный прищур.

— У меня есть руки. Ими можно сделать вещи гораздо интереснее, чем то, что может сделать пушка.

Он идет вперед, а я застываю на секунду, пораженно выдыхая.

Знал бы ты, что я хочу сделать своими руками с тобой.

Когда я опоминаюсь, он смотрит на меня через плечо. На нем светло-бежевое пальто. На этой улице Лондона, которая ведет нас вглубь дворов, где почти нет людей, где темнее из-за малого количества фонарей, он кажется мне светлым пятном. Светлым пятном на моей биографии. Неуместным.

Проблема не в этом.

Проблема в силе.

Насколько кислотным должно быть это светлое пятно, что оставляет отпечаток на черном?

Проблема в том, что даже кровь на черном кажется легкой тенью, намеком на свое присутствие.

Насколько выраженным должно быть это пятно, чтобы я, черт возьми, вообще об этом думал сейчас?

Иногда мне кажется, что я иду у кого-то на поводу.

— Просто, понимаешь, руками меньше шанс сделать чего-то неотвратимого. Вот я о чем, — продолжает Азирафель. Мы заворачиваем налево, идем у дворов. Город с сотнями кофеен и яркими огнями остается позади. Нам от него остаются только гудки и шум машин. Мы идем по чистой дорожке.

— А ещё ими можно сломать шею.

— Или кадык.

— Оу, — я морщусь, когда представляю это. Мерзкое действие. Мерзкое болезненное действие. Пулей такого не сделаешь. — А ты ценитель, я смотрю?

— Не больше твоего.

— Боюсь, Азирафель, этого мы никогда не узнаем.

Мой широкий размашистый шаг по асфальту. Свет от фонарей лениво падает на этот дворик. Тусклый и серый, видно плохо, но наши шаги остаются такими же твердыми, будто мы видим и знаем, куда конкретно наступаем.

Проблема в том, что мы лишь предполагаем.

— Я помню, как ты захотел разобраться с тем чуваком, который сбежал от своего предварительного заключения, использовав кислоту.

— Я разобрался с ним не из-за его побега, Азирафель.

Он изгибает бровь.

Я сжимаю губы и отворачиваюсь, пытаюсь не сказать лишнего.

Например того, что я сделал это, потому что у тебя остался ожог, он навредил тебе, как же ты не поймешь.

— В любом случае, — продолжает он, — я помню тот портрет. Ты, стоящий спиной к искусственном свету. Твой длинный и гибкий, как хлыст, силуэт. По правую сторону монтировка, по левую — бедолага, которого ты тянешь за шиворот, с окровавленным мешком на голове. Не могу поверить, ты использовал монтировку. Это дико.

— Много чего можно использовать. На кухне так вообще опаснее всего драться. Средства, которые способны разъесть эмаль. Один брызг в глаз, и это лучше любого перцового баллончика. Хозяйки на кухне хуже любого киллера, ты уж мне поверь.

Азирафель качает головой.

— Я все равно этого не одобряю, черт. Это неправильно. Убивать людей.

— Намного жестче оставлять их в живых с травмированным телом и психикой. Я милостив.

— Я бы мог посчитать тебя психом, если бы…

— Если бы я им не был?

— Если бы не знал тебя достаточно хорошо.

Я киваю.

Так люди говорит: «я доверяю тебе». Не могу сказать, что это то, что я воспринимаю прямо, во что верю. Я мнительный кусок дерьма, но тогда эти слова согрели ровно на какую-то странную, необъяснимую степень. Пять сотых. Сотня из пяти. Что-то меж этими промежутками.

Когда он внезапно спрашивает меня о том, как играть в покер, мы слышим громкую компанию. Те самые компании молодых людей двадцати лет, шатающихся в задворках, пьяные и, возможно, немного под наркотиками. Это загнивающая часть деградации. Тупиковая ветвь эволюции. Мы их слышим и замолкаем, потому что говорить под аккомпанемент этого гула невозможно.

Компания из пяти человек. Четыре пацана и одна девчонка. Все худющие, как ручки швабр. Дырки на джинсах. На коленях. Содранные колени. Демонстративное раскачивание ножика в руках. Его сталь поблескивает. Ножик тупой. Это я вижу даже с расстояния в два метра.

Азирафелю кто-то становится на его туфли и задевает плечом. Я останавливаюсь как по команде. Азирафель смотрит в лицо тому парню. Вся компания застывает, придурковато смеясь.

Вот так это выглядит для них: они просто захотели докопаться до двух обычного вида мужиков. Если бы только они пригляделись, то поняли, что на мне костюм ценой больше, чем полгода обучения в их колледже. Если бы они только всмотрелись, то увидели, что марка обуви Азирафеля — Fendi. Я подарил их ему, потому что сам он очень прохладно относится к ценам только за имя.

Для них это выглядит так, будто бы они хотят ввязаться в драку с простыми работягами.

Перед ним стоит мужчина, который знает, как «сделать много интересного руками с человеческим с телом, если оно слишком много выебывается» и я — человек, которого боится собственный Босс.

Но Азирафель только говорит:

— Молодой человек, будьте аккуратны в следующий раз.

В момент, когда я думаю о том, насколько легко будет вырвать этот ножик и засунуть его в бедро, этот пацан только кивает и говорит: «простите».

И они все уходят. А я остаюсь растерянно пялиться им в след.

Я чешу шею. Говорю:

— С каких пор молодежь такая… не проблемная?

— Я знаком с его отцом.

— О, круто, и кто он?

— Сидит на пожизненном.

Вот вам краткая характеристика человека. Его профессия, род занятости, что угодно — пожизненное. Вот так это использует Азирафель. Как исчерпывающая характеристика.

— Его сын был с ним, когда он был пойман. Наверное, в темноте не рассмотрел, иначе он был бы аккуратнее.

Тот холодок, который сквозит в его голосе, когда он говорит «был аккуратнее» — такой холод у стали.

И так она покрывается теплой кровью, согревается в чужой плоти и мышцах, когда он говорит:

— Так что там с покером?

Так сталь согревается в человеческом живом теле.

И я не могу быть уверенным в том, что я хочу знать, как конкретно они его ловили.

Правосудие имеет лицо зверя. Я давно в этом убедился. Сначала вам может показаться, что Азирафель, похож, может, на кролика или какую-нибудь безобидную птичку. Ваше право так считать, но не суйте только голову ему в пасть. У этой птички пасть льва, и нехер потом будет ныть, что голову все-таки откусили.

Понимаете ли, львы они вообще не особо-то и стремятся откусить кому-то жопу, только если вопрос не касается защиты территории или тупого голода. Вопрос в том, бывает ли у Азирафеля этот голод.

А в целом ну, он довольно пушистый и мягкий. Можно почесать под подбородком. Я, правда, не решаюсь.

Никакой змее лев в пасть не вместится.

И мне не хочется проверять, кто кому не по зубам.

Мы обходим дворы, мы бесконечно говорим. На улице холодает, мы выпускаем клубы теплого воздуха, останавливаемся у фонаря, суем руки в карманы, ежимся и не желаем прощаться.