То, как я обхожу его, держа руки за спиной, как разглядываю его лицо.

Крики и слезы наполняют динамик моих наушников, пока я смотрю на это. Вопли, сипы, кашель.

Перочинный ножик, который я одолжил у Хастура — наверняка он был чудесно заточен. Я срезаю кожу с его рук до того места, где могу закатать пиджак с рубашкой. Крови настолько много, что она течет по нему ручьем. Он брыкается, и стул опят грозится упасть на спину. Аккуратно и с любовью, куски кожи, словно плотная ткань, сползают с его мяса и мышц, свисая вниз плотными кровавыми мягкими ошметками. То, как я это делаю — в особых местах, чтобы не задеть вен, чтобы он не сразу отключился, чтобы был в сознании. Кровь брызгается и стекает, фонтанирует и натекает темно-бордовой лужей на пол. Густой и яркой, поблескивающей, пахнущей ржавчиной на водосточных трубах.

Бутылочка, прозрачная и стеклянная, которая мелькает в моих руках — это кислота. Кислота, которую я нашел в сейфе, пока обыскивал их здание хоть на что-то стоящее. Это кислота.

Которую я лью на те части тела, где содрана кожа. Крик, который слышится в динамике — так люди срывают голос.

В итоге теряют сознание все, кроме того, которого я заставил жрать стекло. Его взгляд — я не вижу его на камере — я могу догадаться о том, какой он несчастный и испуганный. Бутылочка кислоты.

Фраза, которая мне удается расслышать, это скудное:

— Все уже проглотил или мне тебе помочь?

Он дергает головой. Резко и обрывисто.

Скорее всего, какая-то часть особенно мелких осколков по-любому попали в его пищевод. Но большая — нет. Об этом я думал и тогда, поэтому я срываю скотч с его рта и закидываю резко голову назад так, что он начинает захлебываться кровью. Стеклышки падают в крови на пол. А я заливаю в него стоящий открытый коньяк. Он жжет разодранную к хренам гортань. Обжигает разодранную слизистую, проникает по суженному горлу меж стенок которого стоят осколки стекла. Протекает меж стенок, в которых застряли особо мелкие песчинки стекла. Протекают и жгут, обжигают.

И я могу видеть, как сокращаются мышцы на его горле.

Он глотает какую-то часть, захлебывающиеся звуки наполняют эту комнату, он дергается, пытается вырваться, но я вяжу мастерские узлы. Такие, что они них нельзя избавиться, не оставив свои руки с запястьями. Либо отрезай, либо терпи.

У них нет возможности их отрезать.

Когда я отпускаю его голову, он наклоняет её вперед безвольной куклой, и на пол падает целый водопада кровищи смешанной с коньяком и стеклом. Вот он — падает в лужу на ковролине. Мокром и ещё более побагровевшим.

Я могу догадаться о внутреннем кровотечении. Его пищевод и желудок, гортань и слизистая жутко повреждены.

В итоге я заливаю в его глотку остатки кислоты, и вопль стоит такой, что мне приходится понизить громкость ещё раз.

В конце я просто допиваю коньяк и ухожу, оставляя их без сознания. И это самая худшая часть моего плана. Они все живы. Никто не умрет. Ну, кроме того, которого я напоил стеклом и его собственной кровью — вряд ли он доживет до приезда медиков. Но они двое — да. Одному ампутируют обе руки, другому — ноги выше колена, потому что я превратил его кости в пыль. Размолотил его кости, суставы и коленные чашечки. Как мясорубка перемалывает хрящи — вот что я проделал с его костями. Сделал из них муку.

Они больше всего хотели бы умереть. И я не даю им этого.

Все маньяки слишком милостивы, раз позволяют жертве умереть.

Я сделал нечто намного хуже.

Второе видео я не открываю.

Я закрываю ноутбук с таким лицом, будто бы только что проверил почту. Позади раздается пронзительный громкий гудок, и когда я поднимаю взгляд, я вижу, что перед мной ещё чуть-чуть и могла бы поместиться машина.

Я жму на газ. Я могу опоздать к Анафеме.

Не то чтобы я действительно поражен тому, что увидел на камере — нет. Бывало и хуже. Наверное? Я не знаю. Я даже не помню, делал я это когда был под наркотиками или нет. Я ничего не помню об этом. Это просто неясное странное воспоминание.

Мне нравится убивать. Мне всегда нравилось это делать. Мне нравится устраивать драки, наводить ужас и напряжение.

Я не занимался подобным ранее.

Почему я это сделал?

Почему я сделал это с ними?

Мне нравилось?

Я понимаю, что понятия не имею ничего ни о своих мотивах, ни о вообще том дне. Это что-то неясное и странное.

Булькающий звук и утопающие в нем крики по-прежнему стоят в моих ушах среди гудков машин и бесконечных голосов.

И я все-таки опаздываю. Когда я поднимаюсь по ступенькам, снова звонит Лигур. И я раздраженно поднимаю.

— У тебя есть какое-то правило трех, о котором я не знаю? Ты все время поднимешь после третьего звонка.

— Ага, официальное название «правило трех звонков и того, что я заебался их игнорировать». Чего тебе?

Я прохожу мимо стойки регистрации. За ней сидит девушка. В аккуратной одежде и с хорошей прической. Прямая осанка и шарф на шее. Возможно, она скрывает свои морщины и свой настоящий возраст. Чтобы понять возраст женщины достаточно посмотреть на шею или руки. Её лицо может быть лишено морщин благодаря генетике или уходовой косметике, благодаря операциям или филерам, но шея никогда не даст Вам обмануться.

Возможно, поэтому на ней шарфик.

Лигур говорит:

— Знаешь некого Джеба?

— Что-то знакомое, но я почти уверен, что за мою жизнь их было больше сотни. Уточняй, Лигур.

— Того, что периодически у нас на слуху.

— А, — я нажимаю на копку лифта. — Этот Джеб. Что с ним не так?

— Сможешь найти про него хоть что-нибудь? У меня нет о нем ничего. Возможно, я просто не так хорош в этом, хотя раньше у меня проблем не было. Но один факт того, что его нигде нет — странный.

— Почему ты о нем беспокоишься?

— Потому что с ним подозрительно часто таскается Вельзевул?.. Он не внушает мне доверия.

— Ты ей не доверяешь?

Моя усмешка отдается от стен лифта. Зеркальный лифт, где я могу рассмотреть себя со всех сторон. Моя осанка и плечи. Мои ноги и напряженная шея. Мои уложенные волосы и очки. Новые и блестящие. Из стекла и стали. Это Gucci, которых я откровенно не жалую. Их показы, конечно, стоят всего — но одежда, извольте, не для меня. Даже чтобы выбрать у них классические очки придется постараться.

Эти, насколько я помню, мне подарили на День Рождения. Вроде, Мирей, хотя в своих кругах мы просто называем её Войной, потому что, дай Дьявол, не было ни разу того момента, где в месте, где она находилась, не началась хотя бы как минимум драка. Не знаю, какие усилия она приложила, чтобы найти у них нормальные очки, но ей стоило бы поаплодировать.

— Я не доверяю её вкусу. Просто о нем шепчутся, хотелось бы быть уверенным. Я рассчитаюсь.

— Хорошо. Как-нибудь позже.

Лигур сбрасывает.

Периодами начинает казаться, что я вообще существую отдельно от них, понятия не имея, что там происходит, и происходит ли вообще. Я узнаю последним о каких-то делах, и то от Лигура, и то — чаще всего случайно.