Кажется, у меня есть некоторое время, чтобы привести себя в порядок — и я говорю про свой взгляд. Потому что из зеркала на меня смотрит полуизбитая псина. Несчастная и продрогшая. Жалкая. Мне надо бы собраться, но когда рядом со мной Азирафель, я не чувствую в этом необходимости.

Азирафель он ведь… примет. Он должен был, по крайней мере.

Когда мне звонит Босс, перед тем, как я не успеваю даже снять штаны, у меня брови опять лезут на лоб, и, сука, как же неприятно стягивает кожу.

Я поднимаю, расстегивая ремень.

Я говорю:

— Да?

— Ну, вот скажи мне, ты же не придурок, да? Ты же умный, Кроули, ты же очень умный, почему, блять, нельзя было не создавать мне лишней головной боли?

— О чем вы?

Я расстегиваю ширинку, и не напрягаюсь даже на каплю. Я знаю, когда он злой (слышал пару раз, и то, меня это не касалось), и сейчас это просто дикая усталость. Она мне знакома, поэтому я узнаю её, и нет — мне не за что бояться. Даже если бы он и злился — я бы все равно не стал напрягаться. Потому что мне насрать, и хер они что мне сделают, даже если и захотят. Пускай попробуют убить, но это просто затянется на херовую неинтересную игру с безызвестным концом, и никто не знает заранее, в чью пользу.

Сейчас он устал, и я больше поражен тем, что он вообще мне звонит. Ну, Вы понимаете, что это вообще, блять, странно? Меня никогда не напрягало чужое внимание, но, блять, не мой Босс. У меня до сих пор в голове периодически картинками мелькает мысль о том, что он сам явился ко мне, чтобы дать мне гребаные фотографии. Сам нашел у меня воду и запихнул в меня таблетку. Я уверен, будь на его месте Хастур — он бы просто кинул в меня бутылкой. И так бы и было — я Вам клянусь.

И хер с ним, с фотографиями — я пытаюсь ставить на то, что он мимо проезжал (да-да, все же занятые люди катаются по частным секторам), но звонок — извольте, это странно.

Я уверен, ничего страшного не случилось (просто не могло, я бы не позволил), и то, что он звонит, выглядит так, будто, ну… У меня вертится в голове одно сравнение, но я не хочу о нем думать. Черт, это избито.

— Больше десяти показаний. Все одинаковые и все с тебя списаны. Абсолютно! Нахер оно мне сейчас сдалось в пол десятого ночи, кататься и пытаться думать с инспекторами как бы нам уладить это маленькое недоразумение?

— Неужели нельзя дать им на растерзание какого-нибудь похожего на меня рыжего придурка?

— Рыжий придурок у нас, кажется, только один, — шипит он в динамик, и он действительно дьявольски устал. Я догадываюсь, что у него куча дел за пределами Лондона, а из-за меня он не может уехать отсюда уже несколько суток. Я догадываюсь, что он зол конкретно не на этот случай, а в принципе на то, что все пути ведут в Рим, то есть ко мне. — Проблема в очевидцах. Заткнуть каждого — а их тут больше одного десятка — будет стоить больше, чем ты выбил денег. Искать подставного — хер они согласятся. Пытаться задавить, сам понимаешь — это может вылезти за пределы нас и полиции, а это никому не надо.

Я поджимаю губы. Я стаскиваю с себя брюки и откидываю их в сторону корзины для белья.

— Ну, я могу убить каждого.

Конечно, я не серьезно. Но сейчас я не могу думать. Я просто обесточен, у меня нет сил, у меня нет ничего. Мне нужно больше суток, чтобы привести себя в порядок. Если это, конечно, возможно — мне кажется, что скоро меня ждет новый курс медикаментов.

Босс тяжело выдыхает. Он не злится — по-прежнему. Это мне даже льстит. Ну, совсем немного, но все же — сейчас я в принципе не особо чувствую хоть что-то.

— Тони, ты невыносим.

Он говорит это с выдохом.

Так, как обычно это мне говорит Азирафель.

Так, как говорил мне мой отец.

Что-то внутри меня надламывается. Я поджимаю губы и отдергиваю себя.

— Нам надо будет с тобой обговорить это. Потому что это ненормально. То, что ты делаешь в последнее время напоминает мне просто фетишистскую блевотную короткометражку с мясорубкой, а не работу человека, которого уважают все.

— Как вам будет угодно.

Он сбрасывает, а я ещё с минуту стою и пялюсь в экран телефона. Когда я слышу, как открывается дверь в дом, я спешно откладываю телефон, скидываю белье и залажу в кабинку. Было бы плохо заставлять Азирафеля ждать.

Под горячей водой мои мышцы расслабляются, но внутри — всё натягивается ещё сильнее. Я пытаюсь отмыть своё лицо и кровь из-под ногтей. Мои движение резкие и рваные. Руки начинают медленно трястись. С каждой секундой я думаю о звонке Босса все больше и это то, что заставляет меня ощущать тревогу. У меня напряжена даже нижняя челюсть.

Я ударяюсь лопатками о стенку и бессмысленно пялюсь на матовую поверхность стены.

Что нужно от меня Боссу? Почему он так вьется около меня? Он хочет меня убить, или что? Ему что-то не нравится? Почему он разговаривает со мной так?

Так, будто я имею для него хоть какую-то ценность.

Мое сердце странно сжимается, когда в моей голове проносится эта мысль.

Это безумие. Это всё бред, Дьявол, наверняка это последствия галлюцинаций, и я начинаю сходить с ума и слышать то, чего нет, даже в более-менее пассивном своем состояние.

Я знаю, он просто взбешен, что из-за меня у него отсрочка по всем его делам, а у него их не мало, уж поверьте, это я могу людей резать от нехер делать, а он — нет. Он просто взбешен этим, и ничего более, но, черт…

Этого не должно происходить.

Это неправильно.

Паника расцеловывает шею, скользит к грудной клетке — чтобы ближе к сердцу. Чтобы чувствовалось четче. Чтобы острее.

Я пялюсь в душ, из которого мимо меня льется вода.

Я просто надумываю лишнего. Это просто… просто игра воображения. Последствие хренового сна, напряженности, таблеток. Мне нужно провести просто хотя бы одни сутки не думая ни о чем. Мне нужно расслабиться, а не…

а не хотеть приехать к Боссу, чтобы расставить все точки над i. На самом деле это единственное, чего я хочу — узнать, что там он хочет мне такого сказать.

Блять, кто угодно из нашей организации захочет вздернуться после фразы Босса «нам надо поговорить». Так ничего хорошо не начинается. Это как сигнал опасности у тебя из черепной коробки. Красное свечение аварийной лампы. Это то, что вызывает панику.

Никто не захочет говорить с Боссом преступной организации, понимая, что мы тут не в покер играем.

Пытаясь оттереть кожу от несуществующего запаха крови, я лишь сжимаю зубы и едва не скалюсь. Тревога во мне расцветает, едва сменяя недавно пережитый букет чувств из страха, ужаса и желания сдохнуть. Я хочу разбить свою голову о раковину. Перерезать себе горло бритвой, валяющейся у меня на раковине.

Кстати, мне надо побриться.

и перерезать себе шею.

Я не хочу никаких разговоров со своим Боссом.

Я сдохнуть хочу — понимаете?

Когда я вываливаюсь из душа — кажется, что буквально выпадаю из него. Ноги подкашиваются. В ванне все в пару, а стекла запотели, поэтому я бросаю попытку побриться, и просто наспех вытираюсь полотенцем, затягивая халат и рукой приглаживая волосы.