— Что случилось?

Азирафель звучит твердо. Звучит напряженно и он весь — полностью — напряжен. Его плечи и взгляд. Его голос и даже дыхание.

Я пытаюсь улыбнуться, но я лишь могу ощутить, как дрогнули мои мышцы на лице. Губы дернулись в попытке улыбки, но тут же уголки опустились вниз. Я продолжаю вспоминать.

Я говорю:

— Убили Лизу.

Когда я это говорю, мой голос содрогается, мои внутренности содрогаются, я весь — содрогаюсь. Меня трясет изнутри, и в горле стоит какой-то ком, который не дает мне нормально ни говорить, ни дышать.

Азирафель в ужасе замирает.

— Ты… ты серьезно?

Я киваю. Я снова пытаюсь улыбнуться, но в этот раз это вообще выходит истерично, поэтому я бросаю это занятие. Бесполезно. Я не могу обмануть даже себя, не то что Азирафеля.

Я чувствую, как в местах на моем лице, где есть разводы крови, стягивается кожа. Это такое мерзкое, такое сухое ощущение, на которое я, блять, сейчас даже внимания не обращаю. Сейчас мне все равно.

Я вспомнил весь день окончательно. Вплоть до этого момента.

Я дергаюсь интуитивно ближе к Азирафелю, но во время себя отдергиваю, невольно покачав головой, из-за чего Азирафель вздергивает бровь.

Нет, я не имею права быть к нему ближе сейчас. Я в крови, я взъерошенный, я грязный. Я выгляжу ужасно.

Я говорю:

— Прости, что не предупредил, что не приеду.

Говорю:

—Мне надо…

Я затыкаюсь, потому что знать не знаю, что там мне надо, но я хочу повернуться в сторону к ванне, чтобы закрыться там и разбить нахер свою голову. Ладно. Выдохни, Кроули, выдохни. Мне надо умыть лицо. Никаких разбиваний голов. По крайне мере, своей.

Выдохни, Энтони, выдохни.

были вещи и похуже.

Смерть родителей пережили, и это переживем.

Азирафель внезапно хватает меня за рукав пиджака, так цепко и крепко, что я, такое чувство, и вырвать бы не смог его, не оторвав кусок ткани. Я поднимаю на него взгляд.

— Как ты себя чувствуешь? — его голос где-то глубоко внутри трещит заботой и волнением. Он напуган и взволнован. Он говорит: — Ты выглядишь… пугающе. Ты выглядишь так, что тебя страшно оставлять одного.

Он тянет меня за край моего рукава уже едва ощутимо, так, что я мог бы просто дернуть рукой и снова закрыться в ванне, чтобы хотя бы избавиться от этого сухого, стягивающего ощущения на моей коже. Но я лишь дергано выдыхаю, делая шаг вперед, к нему, и утыкаюсь лбом в его плечо. Его руки смыкаются за моей спиной, и он пару раз хлопает меня, а после скрепляет их в замок.

Меня мелко трясет, и я поднимаю взгляд кверху, утыкаюсь им в очередную статую.

Помните, я говорил Вам, что моя квартира — выставочный зал?

Я не шутил.

Тут картины, цветы и статуи. Это место не производит впечатление жилого помещения. Даже моя смятая постель покажется Вам арт-объектом, а не местом для сна.

Но сейчас я лишь судорожно выдыхаю и закрываю глаза. Я даже не обнимаю его в ответ. Я просто висну на нем, пытаясь успокоиться. Мне хватило сегодня нервов и страха. Хватила ужаса и дрожи.

Мне так нужно успокоиться, и я рад, что я не предупредил Азирафеля. Я рад, что он волновался. Я рад, что я здесь. Это единственное, что меня успокаивает. Что приводит в более-менее субъективную норму мой пораженный психическими заболеваниями и действием таблеток мозг.

Во мне нет сил на борьбу.

совсем.

Я без сил, без стимула, с болью, защемленной меж ребер. Я никто и ничего. Я ошибка. Я неправильно составленный двоичный код — слишком легкий, чтобы задумываться, но с ошибкой, чтобы узнать правильный ответ.

Знаете, в чем состоит верный ответ?

В том, что его не существует.

вот в чем.

Азирафель утыкается носом в мою шею, а из моей груди вырывается неровный судорожный выдох. Это единственное, что способно меня успокоить. Правда, единственное. Если мы не говорим о мощных транквилизаторах, но когда их действие пройдет, я вернусь в привычное своё состояние. В подвешенное. Я знаю, как это работает, и с Азирафелем это по-другому. Иначе. Не так.

мне рвет болью и страхом.

мои плечи дрожат.

Дьявол ни к кому не бывает милостив. Даже к своим лучшим творениям.

Милость порождает слабость, а в аду уважают только силу, выдрессированную на страхе, ужасе и желание выжить.

Хочу ли я сейчас жить в принципе?

Только если это нужно Азирафелю.

Азирафель стоит с идеально ровной спиной, выпрямленной шеей. Я утыкаюсь туда носом, и чувствую, как бьется его пульс. Я как змея на нем свисаю, по-пластиночному прижимаюсь к каждой части его тела. Потому что чем ближе я становлюсь к нему, тем больше его запах заполоняет мое легкие, тем больше я успокаиваюсь.

Не то чтобы я был сейчас взволнован в принципе, но диафильм под моими веками не прекращается. По крайней мере, это не галлюцинации.

На полу, блестящем и выдраенном, кровавые отпечатки моей обуви. На двери в ванную отпечаток моей руки. Это все выглядит как арт-объект. Инсталляция. Что угодно, но не как итог моего забивания хера на чистоту и порядок.

Я сам — арт-объект. Выставочный зал психических болезней. Гид по криминальной сфере нашего мира. Вот кто я.

— Тебе надо в душ. Помыться.

Я едва отдалюсь от него и смотрю в глаза. Его глаза ковыряются во мне, и я не наблюдаю в них ничего, кроме застывшего страха. Азирафель боится — но самое страшное позади. Я не говорю этого только потому, что тогда он испугается за меня ещё больше.

Я отшатываюсь от него, и он расцепляет руки за моей спиной — только краем сознания я могу подметить, что он делает через силу, без желания. Внимания на это я не обращаю.

Я качаю головой и пялюсь на пол. С трудом поднимая взгляд, я смотрю на воротник его рубашки. Белого, без вмятин и заломов. Я говорю:

— Мне нужны таблетки.

Он останавливает меня одной рукой, положенной на мое плечо. Он говорит:

— Я схожу за ними.

Я лишь благородно киваю и вкладываю в его ладонь ключи. Это не похоже даже на просто механический жест. То, как я вкладываю ему в руку ключи — будто бы я хочу вложить свою руку, а не их. Мы соприкасаемся, и оба задерживаем этот момент подольше.

Я поднимаю на него взгляд, и он лишь качает головой, кинув на меня странный, сожалеющий взгляд. Он выходит, аккуратно прикрыв дверь, а я на секунду так и застываю. Прошло секунд пять, прежде чем я выдыхаю и падаю лицом в ладони.

Из меня будто рвется что-то — что-то, что хочет убежать за Азирафелем, сжать в объятьях и дать мне понять, что

ты не один, Кроули.

Но это скорее было бы обманом. В смысле, да, Азирафель рядом, но есть некоторые вещи, о которых я бы не хотел вспоминать или говорить. Мне кажется, что он просто делает мне одолжение. Я не знаю.