В моей голове ухает шум из-за ожидания. Это всегда так волнительно и приятно — словами не передать!

У всех маньяков есть свои привычки.

Например, Энтони Дж. Кроули всегда проводил свои массовые убийства так, чтобы у жертв складывалось ощущение, что их не убьют и оставят в живых. Зачем? Чтобы насладиться зрелищем, разумеется.

Единственное, что отличает меня от всех других маньяков, так это то, что меня не посадят. Никогда.

Глупо полагать, что как только всех маньяков-одиночек пересажают, жить станет безопаснее. Глупости. Просто всегда есть рыба по-крупнее, и жрет она больше, и сильнее она большинства.

Просто наша специализация не убийства, а деньги, наркотики, оружие, политика и очень изредка — оппозиционная деятельность. Но правительство, как правило, платит больше. Просто это — всего лишь милый бонус, которым мы можем заниматься.

И это великолепно.

Пацан позади меня пытается встать, и я лишь бросаю через плечо:

— Лежи смирно.

И он меня слушается.

Вот что это такое.

Это превосходная абсолютная власть.

Я смотрю на какого-то мужчину с настолько бледным лицом, что он сливается на фоне этих белых блестящих тумб. Я спрашиваю:

— Насколько хорошо здесь проходит звук?

Он молчит. Он даже не смотрит на меня.

Я говорю, но уже громче:

— Ну?!

Он вздрагивает, поднимает на меня запуганные глаза и говорит:

— Тут звукоизоляция. Раньше в этом здании был ресторан, а в этом офисе — караоке, и поэтому поставили звукоизоляцию, чтобы не мешать другим посетителям.

Я киваю. Что ж — неплохо. Какое-то сказочное везение — если честно.

Все напрягаются пуще прежнего, потому что они все понимают, что вопрос про звук явно был не просто так. Они все это понимают.

Их главный щелкает чемоданом и, подходя с противоположной стороны стола, кладет его на гладкую поверхность, чуть подталкивает его ко мне.

Я опускаю голову вниз встречаясь со своим отражением в столе. Темные рыжие волосы в почти что беспорядке, но это даже смотрится нормально. На моей щеке след от засохшей крови.

Я перевожу взгляд на чемодан. Новый чемодан, который даже пахнет ещё кожей.

Все пары глаз смотрят на меня. В их сценарии я беру чемодан, пинаю носком ботинка бедолагу на полу и ухожу. А они выдыхают, а вечером рассказывают своим женам о произошедшем. Качают головой на вопрос про полицию, и им ещё долго-долго будет сниться этот день в кошмарах.

Кое-что действительно совпадает с реальностью.

В их бесконечно-долгом сне этот кошмар их не отпустит. Никогда.

Единственное, что разделяет меня и любого другого маньяка в пожизненном заключение в такой себе тюрьме — мой карт-бланш на убийства и красная карточка, когда дело касается полиции.

Все они — до единого — ждут не дождутся, когда смогут прийти домой и рассказать эту историю. Единственную крутую историю из их жизни.

Их сценарий ждет своего продолжения.

Поэтому все они удивленно раскрывают свои глаза — так широко, что едва глазные яблоки не вываливаются на этот отполированный стеклянный стол — когда я поднимаю руку с пистолетом.

Из их сценария вырываются листы, мнутся и бросаются на пол, когда я говорю:

— Бэнг-бэнг.

Звук от выстрела ещё долго эхом гудит в этом офисе, в моих ушах, в их головах.

Все пары глаз пялятся на меня. Как на святого. Как на человека, который достиг всего. Который может все. И только спустя десяток секунд кто-то моргает и переводит свой немой, с заставшем в них испугом, взгляд вниз, на пол. На их главного. Возможно, кто-то даже обрадуется тому, что этого пидора застрелили. Этого жирного наглого пидора, задерживающего зарплаты и выписывающего штрафы за каждое косое слово.

Вот он — и вот его мозги и лужа крови. Лежит такой, расслабленный и спокойный. Весь он в крови. Яркой и насыщенной. Целая огромная лужа его крови.

Через еще десяток секунду все пары глаз уставятся на его труп. Кого-то начнет подташнивать, а, стойте, вот — кого-то уже тошнит. Под их боссом маленький прудик крови и вышибленные мозги, которые похожи на пюре. Кто-то блюет на чистый пол.

Я верчу пистолет в руках и оглядываю их всех. Я говорю, разворачиваясь и подходя к этому пацану позади меня. Он смотрит на меня. Все его лицо, рубашка и руки в крови. Он закрывает свой нос и поднимает взгляд на меня. Умоляющий и напуганный. Моё сердце бьется от полученного адреналина, и легкое покалывание в самых кончиках пальцев шепчет мне о том, что всё прекрасно.

Итак, я говорю:

— Это несправедливо, да?

Я тычу этого пацана носком своих туфель в щеку.

Самое ироничное во все этом то, что если бы сейчас все эти люди подскочили и кинулись на меня, то у них бы получилось меня завалить, выхватить пистолет и затолкать этот же пистолет мне в жопу. Тут есть люди в полтора или даже два раз больше меня. Знаете, почему они этого не делают? Потому что в этой же теории я начну без разбора стрелять, и, конечно, застрелю где-то половину. Но другая половина сможет меня остановить.

Никто не готов рисковать своей жизнью, поэтому они просто пялятся на меня ошалевшими глазами.

Это только в боевиках отчаявшийся герой бежит грудью на амбразуру. В жизни этим никто не занимается. В жизни они все пялятся на меня и слушают похоронный марш в исполнении их сердца.

— Несправедливо, что виноват он, а я прихожу за всеми вами, — я сильнее надавливаю на его шею, смотря ему прямо в глаза. Моих глаз он не видит. И я не уверен, что вижу хоть что-то в его. — Вся наша жизнь сраная несправедливость, в которой чтобы вы не делали, вас все равно наебут. Вы в курсе, что если к сорока у вас нет ментальных расстройств — то это чистое везение? — я вскидываю голову вверх и нажимаю каблуком своих туфель на его кадык. Он дергается подо мной.

Когда я надавливаю так, что подо мной хрустит его шея, он истерично заходится в попытке выбраться. Когда я окончательно проламываю его грудные позвонки, он захлебывается в сиплом крике, и тут же затыкается, утыкаясь своим взглядом в потолок. Пустым и напуганным. Такой же взгляд на фотографиях у моей сестры.

Я брезгливо морщусь.

— Вы в курсе, что в пятьдесят — органы человека уже начинают гнить? И наша дальнейшая жизнь — всего лишь работа таблеток и стороннего вмешательства? Так что…

Я качаю пистолет на спусковой скобе и слабо поджимаю губы, вздернув бровь.

Вот так проходит жизнь. Последнее, что вы видите — это мужчина, худой и высокий, с высокими скулами, черных очках и рыжими хреново уложенными волосами. Вот он — Энтони Дж. Кроули. Эффект таблеток в уже сорок. Мне даже нет пятидесяти, а я весь — выживаю на таблетках.

И это тоже несправедливо.

Мы все сплошная несправедливость.

и никто к этому никогда не привыкнет.

То, что происходит дальше — это даже не психологическая драма, это просто бессмысленная стрельба.