Я вижу то, как безумно бегает их взгляд, как они напряжены и напуганы. Они никому ничего не сделали. Они ни в чем не виноваты. Они, блять, не виноваты в том, что какой-то шизофреник убил мою сестру, меня накачали таблетками, теперь я ловлю галлюцинации и мне жизненно-необходимо кого-нибудь застрелить. Нет, никто из них в этом не виноват, и я уверен, что парочка из них могла бы мне искренне посочувствовать.

Но нахер мне не всралось это сочувствие, пока я не перестреляю их, спокойно мне не будет. Да и мне после спокойно не будет, просто отляжет немного. Просто это мое хобби. Любой психолог вам посоветует найти хобби, если у вас стресс. Вот моё хобби. Их напуганные взгляды, их напряжение — вот мое хобби.

У всех маньяков есть свои интересные привычки. Например, Альберт Фиш вонзал себе иглы и булавки в aнуc и мoшoнку. Зачем? Чтобы почувствовать боль. Вот и все.

— Хорошо, не спорим, — любезно соглашается мужчина, оправляя свой пиджак.

Главная ошибка некоторых потенциальных жертв, которые имеют свободу хотя бы косвенно — они разговаривают с маньяками как с умственно-отсталыми детьми. Вы можете представить уровень моей раздражительности, когда со мной, блять, говорят как с ребенком. С гребаным гением криминальной среды говорят как с ребенком. Нет, дорогой мой, если бы я был тупым или ребенком, то вокруг уже бы визжали полицейские машины, но нет — тишина. Максимум, кого ты можешь звать — свой персонал, включая ту милую блондинку. Вот твои возможности.

Так что не смей, блять, со мной так разговорить.

Но я молчу. Просто хочу думать, что ему хватит мозгов догадаться о том, что я не аутист.

— Наличные или перевести деньги на ваш счет?

Я прикрываю глаза. Я выдыхаю.

Я говорю:

— Наличные.

Говорю:

— В чем была проблема сразу отдать деньги, а не ждать, пока к вам придут с пистолем?

Он молчит. Все молчат. Он отходит куда-то к одной из бесконечных тумб. Белых и блестящих, таких, что в них можно увидеть свое отражение.

Я говорю:

— Откуда вы знаете моё имя?

— Мистер Вайлент говорил о вас.

Я поджимаю подбородок. Вот как он себя назвал — мистер Вайлент. Это он исключительно для нас — Люцифер. Ну, правильно, если и быть придурком, то только среди своих. При других надо держать марку.

— И что говорил? Что приду и засуну вам пистолет в глотку?

Мой голос сухой и скучающий. Сквозь очки я смотрю на всех присутствующих. Они молчат и смотрят куда-то вниз. Кто-то молится — я вижу это по тому, как шевелятся его губы. Не надо быть гением, чтобы уметь читать по губам, достаточно увидеть миллион раз то, как люди молятся, чтобы уже различить движения их губ.

— Что нам придется иметь дело с вами, если мы не захотим по-хорошему. Как я понимаю, вы — по-плохому.

Я молчу.

Я не по-плохому, мистер Хрен-знает-как-все-равно-скоро-сдохнешь, я по ужасному. Я по страшному. Я по ужасающему.

но это спойлер.

Он достает пустой чемодан.

Он говорит:

— В каждой пачке — сто тысяч. Будете пересчитывать?

Я качаю головой. Никто это пересчитывать не будет. Даже наш Босс. Мы выбиваем деньги не ради денег. Мы просто показываем другим нашим «сотрудникам», что так делать нельзя. Что это плохо. Мы просто показываем, что надо быть ответственным. Иначе придет мистер Кроули, и я не уверен, что я — это то последнее, что Вы бы хотели увидеть в жизни. Хотя за Ваш вкус я Вас осуждать не буду — мне насрать.

Он складывает одну за другой. Я даже не слежу за ним. Какой-то мужик пытается дышать ровно, но его дыхание сбитое и тяжелое. На лбу выступила испарина. Наверное, так недавно я выглядел, когда у меня начались галлюцинации. Дьявол, ну и мерзость. Слава Сатане, что этого никто не видел вблизи. Ну, кроме Анафемы, но я тогда уже более-менее пришел в себя. По крайне мере, я вытер лицо.

Я вижу краем глаза, как мимо двери проходит какой-то молодой сотрудник — не больше тридцати, может, даже меньше. Я говорю:

— Эй, пацан!

Я махаю рукой, а он застывает в проходе, отрывает взгляд от планшета в своих руках и, когда мы встречаемся взглядами, он так и застывает, вцепившись пальцами в несчастный планшет так, что чудо, как он не треснул.

— Дверь прикрой.

Он смотрит на меня. Не двигается. Он бледнеет, кажется, за доли секунды. Я могу представить то, как свинцом наливаются его плечи и бедра. Как вес собственного тела становится тяжелее.

Он рвано дергается, и я не уверен, что он действительно прикроет эту гребаную дверь.

Когда я встаю, чтобы сделать это самому, я вижу, как он хочет рвануть к выходу. Скорее всего, закрыться в какой-нибудь уборной и попытаться вызвать полицию.

Лигур пару раз говорил, что я двигаюсь как гребаная шаровая молния. Я даже не воспринимаю это как комплимент, потому что в нашей работе по-другому нельзя. Ты либо быстрее всех и вся, либо идешь на хер. Лично я на хер идти не хочу - не знаю, как там другие предпочитают.

Подо мной скрипнул паркет, а после раздался приглушенный стон, когда я схватил пацана, выкручивая руку, и отбрасывая его к стене так, что вслед за скрипом двери, которую я закрываю, раздается сдавленный стон, а он сползает по это стенке, схватившись за голову. За ним тянется бледный отпечаток крови.

— Слушай, ну, ведь могли бы по-хорошему.

В комнате эхом раздается судорожный выдох, когда я заношу ногу и ударяю по затылку так, что слышен слабый хруст. Это не шея. Возможно, нос. Он дергается и тут же замирает. Я знаю, что он живой, да он этого даже не скрывает, поэтому, когда я возвращаюсь на свое место под бешеные взгляды буквально всех, он с кряхтением переворачивается на спину и хватается за… не знаю, за что. Все его лицо в крови, и я лишь морщусь, когда раздается влажный хриплый кашель и сдавленный стон.

— Потише, а? У нас тут совещание. Или что тут у нас. Не знаю. Сходка трупов, что угодно. Не имеет значения.

Я окидываю их всех взглядом, а после поднимаю голову в сторону их главного. Он вздрагивает и возвращается к механическому складыванию купюр в чемодан. Скорее всего, он положит больше, чем следует.

Все молчат. Напряженно и запуганно, никто ничего даже не говорит. Я оглядываю каждого. Они все делают вид, будто бы этого парня со сломанным носом, который, наверняка, ловит сейчас яркие вспышки перед глазами из-за сильного удара по голове, здесь и вовсе нет. Все они молчат. Все они напряжены. Их трясет.

Я вижу их страх, их волнение, их надежду на лучшее (которая не оправдается) и она разливается в моей крови адреналином. Моё дыхание учащается не из-за страха. Из-за ожидания. Я буквально не могу скрыть улыбки, потому что, Дьявол, это все великолепно. Их страх, их мимика, то, как они держат ладони на своих коленях. Мне кажется, я могу расслышать стук их сердца в этой тишине.