— Они тебя…

— Я не хочу об этом говорить. Они меня. Всё. Дальше слов нет. Я хочу спать.

Я резко встал и пошел в ванную. Я всегда туда ухожу. Не ванная комната, а какой-то карцер, честное слово. Будто пытаюсь наказать сам себя. Бритву, кстати, мне дали только недавно. До этого Азирафель пристально следил за всем процессом.

Сколько я провел там — хрен знает. Около часа, наверное. Кокаин отпустил, теперь не было эйфории. Четно говоря, я думал, что по приезде домой как возьму, как обниму его, как начну стягивать одежду — что он сам удивится! Под кокаином мне почти не было противно от своего тела, от мыслей о сексе (по крайней мере от петтинга точно), а потом все возвращается. И где-то именно первый час я просто мог пялиться в одну точку, не думать ни о чем и ощущать рвотные позывы.

Мне забили уже всю левую руку. Половину спины тоже. Там уже не было полной картины, просто разные эскизы. Какие-то предлагал Азирафель, какие-то я сам зарисовывал, какие-то предлагала Пеппер.

В конце концов, я вышел из ванный. Азирафель сидел в в спальной, что-то читая, укрывшись одеялом до бедер.

Я аккуратно зашел и сел к нему спиной. Я сказал:

— Прости.

— Не за что, дорогой, всё нормально. Это я просто… снова себя как идиот веду.

— Нет, ты просто волнуешься за меня, а я не могу просто взять и бросить это. Даже наркотики не смогу. Я пробовал. Несколько раз. Всё равно срывался и уходил в марафоны. Одно и то же каждый раз. Одно и то же, — я покачал головой. Иногда мне казалось, что мы просто не подходим друг другу. Без подобных ссор всё было только сразу после больницы, когда я ещё не перестал пить эту дрянь. Как только я смог более-менее осмысленно говорить и даже что-то делать — всё сначала.

Протянулась пауза, а потом Азирафель спросил:

— Ты… из-за этого, да? Поэтому тебе не нравится, когда мы целуемся?

— Мне нравится, когда мы целуемся. Мне нравится обниматься с тобой. Я не виноват, что у меня что-то в голове воротит от этого и я постоянно вздрагиваю. Под коксом нормально становится, а так — нихрена. Это и после моего отца было…

— Твой отец тоже тебя…

— Ага. Два года подряд. Вместе со своими друзьями. Я потом привык. Просто привык. Типа ну насилуют и насилуют. Члены и члены. Может, так оно и надо. Потом до двадцати вообще ни на кого смотреть не мог. В двадцать впервые занялся сексом добровольно. Под алкоголем и экстази. Потом всё наладилось. И вот, опять эта дрянь. Я даже порно посмотреть не могу. Даже на подрочить уходят адские усилия! Только под душем один раз вышло, и то потом чуть не задыхаться начал и не заревел. Пиздец. Я как думаю, что мне опять с этим жить надо, так не по себе становится. Я так жил уже. Тоже кошмары, тоже панические атаки. Только тогда-то, черт с ним, после пятнадцати лет террора. А сейчас и шести дней хватило, чтобы кукухой поехать. Ага. Круто. Я ведь тоже думал, что как только все кончится, я со всем завяжу. Ага, конечно. Первый месяц я так реально думал. Потом одним утром просыпаюсь, и кажется, что это всё было не про меня. Последствия не ушли, но я все думал, что это неправда, это не я. У меня так со всем всегда было. Так и живу. Каждый день новый я. Новые грехи, а старые ко мне не относятся.

— Это не после шести дней террора, Кроули, это всегда с тобой было. Просто всё обострилось. Ты не слабак и ничего такого. Я бы вообще, наверное, реально скинулся с крыши, если бы такое было со мной. А ты нет, держишься.

— Ага. Так держусь, что сколько у меня было попыток суицида? Десять? Пятнадцать?

— В смысле? Я только две знаю, когда ты себе руки порезал и в больнице на парапете.

Я повернулся к нему и дергано улыбнулся. С волос упала капля холодной воды, и Азирафель непонимающе моргнул.

— Я же говорил, что никогда не был с тобой честен.

Азирафель замер, смотря на меня, будто думая, что ему сделать следующим. И он сказал:

— Ты… ты пытался раньше?

— Ага, в основном в отходняк от наркотиков. Или после срывов. В основном таблетками. Один раз попытался себе шею перерезать. Меня Лигур откачал.

Азирафель медленно моргнул и сказал на одном дыхании:

— Пиздец.

— Ну что, я по-прежнему сильный, да?

— От наркотиков не считается.

— А когда я ещё у себя дома пытался повеситься? У своего биологического отца. Послушай, я просто слабое депрессивное мудло, никто больше. Я давно должен был перерасти это дерьмо, ничего страшного со мной не случилось, есть вещи и похуже, но вместо этого я сел на наркотики и мучаю вас всех так же, как меня мучил мой отец. И тебя, и Босса, и Анафему. Кошку заведем — её тоже мучить буду. Я найду способ.

— Ага, в этом и проблема. Ты всегда находишь способ. Послушай, Кроули, ты мне это говорил уже сто раз, что якобы я должен тебя бросить и всё такое, что едва ли я не жертва абьюза и просто не понимаю, что происходит, но знаешь, что? Нет, не пойду я никуда. Вообще, мне больше не с кем не получиться сойтись. Рафаэль только тебя принимает как своего собеседника или того, с кем я могу быть близко. Из-за него меня девушки все бросали, это он их доводил. А тебе, гляди, говорит, какой ты у него молодец. Ты пользуешься мной? Хорошо, тогда я пользуюсь тобой тоже. Просто беру и пользуюсь.

Я уставился на него, медленно моргая. Потом ещё раз, будто соглашаясь с его словами.

— Ну что, так тебе легче?

Я медленно кивнул.

— Иди ко мне, всё же сейчас нормально, да?

Он потянул ко мне руку и я слепо уткнулся в неё щекой. Неловко подтянулся к нему и уткнулся лбом в его плечо, обнимая. Гляди, скоро и не будет тошнить от поцелуев ниже губ.

— Хочешь попробуем? — спросил я. — Снюхну ещё дорожку, но сейчас половины хватит, и попробуем.

— Не хочу. Хочу с тобой в нормальном состоянии.

— Смотри. Я же дважды предлагать не буду.

— Ага. Смотрю. Смотрю, что я тут не ради того, чтобы с тобой трахаться под коксом. Да и ты сегодня и так дозу больше нужного принял. Спи давай. Завтра опять пойдешь? Третьего, да?

— Мг. Я быстро. Слушай, а дай мне адрес Александры той? Кстати, её посадили, нет?

— Условное дали. Про любовника её и тебя шутки шутят, мол, ты совсем головой пошел, теперь будешь рубить тех, кто якобы зло творит.

— Ага, я бы тогда себе первым голову перерубил. Ещё там, в детском доме, если бы у меня были такие предпосылки. Но нет, не было.

Затянулась пауза, и я понял, что Азирафель хотел что-то сказать. Он не выключал свет, только отложил книгу. Сжав мое предплечье, он аккуратно, будто боязливо, поглаживал его. А потом он сказал:

— Ты всё время говоришь об отце. Биологическом. А мама что?

Я не ответил. Уткнулся взглядом вниз, на свою руку, рассматривая тело змеи, вытатуированное на ней. Я даже набрал три килограмма каким-то чудом — ладно, не каким-то, просто наркотики стал меньше употреблять, вот есть и спать стал лучше.

Азирафель выдохнул и выключил свет. Поцеловал меня в лоб и пожелал спокойной ночи. Через минуту я заговорил:

— Она меня не трогала никогда. Сестру тоже. Кушать нам готовила всегда, одежду покупала, игрушки тоже. Я на неё злился, конечно, но не так, как на отца. Я не понимал, почему она не сделает что-нибудь, но я часто думал о том, что, возможно, она просто тоже боялась отца. Я помню, меня когда в приют отдали, она как-то пришла к нам. Оказывается, отец как-то подделал от неё документы, и ей сказали, мол, либо вы все подтверждаете, либо суд, полиция, вся подобная херня. Она пришла. И мы увиделись, когда она с кем-то говорила из работников. И на меня посмотрела. Посмотрела так, будто любила всегда, вообще всегда, что вовсе не хотела меня отдавать, что это все отец, не она. Улыбалась мне, я даже увидел, что у нее глаза влажные были. Перед её уходом я её догнал во дворе. Она с работником шла, на меня шикнули, чтобы я не мешал. А она головой покачала и обняла меня. Я тогда расплакался. Стоял, дрожал и рыдал. А потом и она заплакала. Я думал, что это всё отец, что это неправда, что она меня любит и сейчас заберет, уйдет от отца и все хорошо станет. Нет, не забрала. Но мне долго потом снилось её заплаканное лицо. И взгляд. Такой, будто она и впрямь меня любила.