— Не из-за тебя. Не из-за себя. Никто не был виноват. Я просто подумала, что все неправильно с тобой делала, что в твоем состоянии виновата я, что я плохой врач. Мне сказали, что ты пытаешься покончить с собой, и я стою: ну, всё, Анафема, пакуй чемоданы, ты не врач, ты — херня. Знакомые мысли, да? — спросила она, мягко улыбнувшись, чуть прищурившись.

Я медленно кивнул. Эти мысли во мне были последний месяц или больше.

— Я встретила свою коллегу, и она такая: постой, ты что, занимаешься этим? Серьезно? Подожди, отдохни, подумай. Ты не Бог, и это то, что тебя удручает, так? Я поняла, о чем она говорила. Она имела ввиду, что есть обстоятельства, которые нам не подвластны. Потому что мы люди, мы не знаем всего. На тебе было большое давление. Все тебе твердили, что ты самый крутой тут, ты должен быть таким всегда. Они сделали из тебя божество. И вот проблема любого божества: любая опрометчивая вещь, и ты снимаешь с себя нимб, считаешь себя ничтожеством, ведь божество не ошибается. Но ты-то человек. Тебе сложно сейчас смотреть на это как нормальный человек, ты отвык, но, послушай, хватит, всё давно кончилось. Ты не Бог, не Дьявол, что бы они не говорили. Ты человек. Ошибки — это нормально. Боль — нормально. Ты чувствуешь — это нормально. Ты не монстр, не исчадие ада, ты чувствуешь…

— Люди не убивают других людей толпами. Я не человек. Я хуже.

Я не знаю, как это вырвалось из меня. Я понял, что я должен был это сказать. И я сказал это. Мы оба синхронно замерли, она медленно моргнула и улыбнулась.

— Убивают. И это то, что делало тебя человеком. Божества не убивают.

— Монстры убивают, — я догадывался, что она просто вытягивала из меня слова, заставляла меня говорить, находила те вещи, о которых я не смог бы молчать даже будучи мертвым. И сейчас, сидя на кровати, в метре от неё, я ощущал, что, наверное, должен это сказать. Анафема просто делала свою работу. И делала её хорошо.

— Монстры не чувствуют вины, милый. Ты человек. Не самый светлый и не самый добрый, но разве любил бы тебя Азирафель, если бы ты был полностью хорошим? А твой Босс? Слушай, я знаю, как это работает. Общество диктует тебе, что если ты убиваешь, то не заслуживаешь близких. И даже то, чем я сейчас занимаюсь. Общество бы сказало мне: ты что, пытаешься реабилитировать убийцу? Ты поощряешь убийства? А знаешь, что я бы им ответила? Чтобы они пошли в жопу. Потому что я тоже человек, и если мне кто-то дорог, то неважно, кто это, даже будь он настоящим монстром с другой вселенной, я бы всё равно не дала бы ему сгнить. Кто-то, кого любят. Всегда так было. И монстров тоже любят. А уж людей, которых просто убедили, что они монстры — тем более. Ты человек, Энтони. И тебя любят, не смотря ни на что. Не важно, что ты пережил и что тебе сказали они. Здесь ты Энтони Кроули. И всем нам все равно на то, что сказало общество. Общество — это статистка, а ты — человек.

Я моргнул, глядя на неё и отвернулся.

Винить я себя, конечно, не перестал. Депрессия не ушла. Но она сделала то, что должна была. Выудила из меня слова. И ничего не разрушилось. Я не умер, она не умерла. Больница не взорвалась. Всё продолжило идти своим чередом.

— Почему ты решил, что не нужно разговаривать? Почему ты так себя наказываешь?

— Я не наказываю, — я сказал это так тихо, что не был уверен, что она расслышала. Я не хотел, чтоб она услышала. Слова будто стояли у меня в глотке лезвием.

— Хорошо. Почему ты решил, что не надо с нами говорить?

Я не ответил. Уставился на свои пальцы. Завтра с них снимут гипс. Говорят, кости после перелома, когда срастаются, становятся крепче. Иногда нужно сломаться, чтобы стать сильнее, так? Я не был в этом уверен, потому что ничего у меня не срасталось, а если и срасталось, то явно неправильно.

Она покачала головой и аккуратно подсела ко мне. Я отвернулся от неё.

— Ах, вот оно что, — она улыбнулась. Как понимающая мать. Я так давно не видел на её лице улыбки, что во мне даже что-то болезненность сжалось. Нет, болезненно-приятно. — Ты думаешь, что… что ты как-то отличаешься от нас? От меня? Кто тебе противен: я или воспоминания?

Я замер. Я никогда не думал об этом под таким углом. У меня было две стороны: они и я. И я был мерзким, грязным. Куском мяса. Я не думал об воспоминаниях. По крайней мере в таком ключе.

Я пожал плечами.

— А я тебе кое-что скажу: тут нет ничего противного или мерзкого. Всё в порядке. Всё будет в порядке. Но не само по себе, ты понимаешь. Ты ведь знаешь, если будет счастлив Азирафель, будешь счастлив и ты. Так это работает даже у психопатов. Поэтому иногда нужно приложить чуть-чуть усилий, чтобы он был счастлив. А ведь ему надо совсем немного. Ну, ты знаешь, что.

Я снова кивнул, всё пялясь на свои руки. Я знал, что меня могли выписать ещё неделю назад. Но тогда, вроде, о продлении попросил Босс. Если бы он этого не сделал, то, возможно, я бы умер в квартире у Азирафеля. Перерезал вены или что-то вроде того.

— Мне кажется, — сказал я, видя, как она полностью сконцентрирована на мне. Этого я до сих пор не понимал. Зачем, Дьявол, зачем? — Мне становится легче. В моральном плане. Панические атаки сократились. Ты озаботилась этим, да?

— Да, я попросила добавить таблетки. Мы все согласовали, поэтому… Ты пойми, по-другому нельзя. Твоя депрессия тебя просто сожрет без них. Она и с ними может тебя сожрать, но пока ты держишься.

— Ничего я не держусь, — я выдохнул и потер лицо руками. Челка упала на лоб. И я ощутил, как Анафема коснулась моих волос, убирая их с лица. Она сделал это так медленно и аккуратно, что я даже не вздрогнул.

— Скоро всё будет нормально. Ты многое пережил, это почти что перезагрузка. Относись к этому так. Если ты сможешь выйти отсюда, ты станешь намного сильнее.

если я выберусь отсюда, стану совершенно другим человеком.

Я медленно кивнул и тяжело выдохнул, убрав ладони от лица.

Бороться совсем-совсем не хотелось. Мстить тоже — только изредка накатывало какое-то тупое желание. Конечно, оно не могло исчезнуть. Такое не исчезает никогда. Даже когда моя личность будет стерта в порошок, это будет со мной всегда.

Это то, что было с самого детства.

Отомстить.

Лицо в моих панических атаках. Кровь и насилие. Это должно будет кончиться. Не само по себе, так с моей смертью.

***

У меня особо не было тут вещей, и я заметил, по пробуждению, что всё было собрано. Наверное, Азирафель заходил или типа того.

Мне сняли гипс, и я даже помыл сам себе голову. Правда, пальцы, конечно, двигались так себе, но восстановление займет где-то с неделю. Или больше. Понятия не имею, никогда не ломал себе пальцев.

Бритвы по-прежнему не было, но щетина была не катастрофической.

Меня ещё потаскали по каким-то обследованиям, я сдал кровь ещё раз (да сколько можно?!), получил какие-то там рекомендации по поводу собственных пальцев и спины. На неё я, кстати, даже смотреть не хотел. Догадывался, что там вместо кожи один большой жирнющий шрам. Ну и мерзко выглядит, наверное.

Потом я поднял голову и посмотрел на своё лицо в зеркале, висящем в процедурном кабинете. Да я, в принципе, в целом так выгляжу. Мерзотно. Так что ничего нового, да?

Я не мог валяться здесь вечно, хотя, по правде говоря, хотелось. Тут можно было ни с кем не разговаривать и ничего не делать. А там, на улице, снова дела. Наверное? У меня есть дела? Я буду дальше работать так или меня отлучили уже от этого, решив, что я совсем плох? А я вообще доживу до следующего дня? Я не перережу себе вены, как только увижу в квартире лезвие или нож?