Он сказал, задушено и тихо:

— «Выродок». Поэтому я решил, что можно зататуировать. Азирафель придумал классный эскиз со змеёй. Или Рафаэль, не знаю, кто из них. Ты видел?

Я медленно кивнул, сглотнул и закрыл глаза.

Выродок. Мне даже не обидно, потому что это гребаная правда. Я просто выродок, и правильно со мной обращались. Как с выродком. Нечего тратить воздух и электроэнергию на что-то подобное мне.

— Энтони, всё хорошо, слышишь меня? Сейчас всё хорошо. Всё позади, все пытки и издевательства. Всё кончилось, ты со всем справился. Ты отлично держался и не делал ничего, что могло бы привести к ещё более сильным увечьям. Ты всё делал правильно. Всё кончилось. Больше такого не повторится.

Я не ответил. Только через полминуты я заметил, как сжимал одеяло и тут же его отпустил.

— Почему так долго? Шесть дней? Разве вы не знали, где я…

— Не знали. Ты был не у него в коттедже. Это было бы слишком просто. Ещё и жучка не было. Нам Азирафель, на самом деле, очень сильно помог. У него, конечно, один раз нервный срыв был, но в целом он хорошо держался. Правда, в обморок упал, когда тебя увидел, но всё равно. А потом очнулся, а там уже не Азирафель. Такой: здравствуйте, охуеть, это Кроули? Покачал головой и ушел.

Я сам не заметил, как тихо засмеялся. Ну, это похоже на Рафаэля.

Босс тоже улыбнулся мне и похлопал по плечу.

— Постарайся держаться. И без глупостей, ладно? Я попрошу Анафему, чтобы она приглядела за тобой. Судя по всему, тебе кардинально промыло это мозги.

— Без глупостей, — кивнул я так, что челка упала на лоб. Я поморщился. Ещё и волосы грязные. Не особо мне хотелось смотреться в зеркало. — Как сын, да?

— Ага, ты единственный, за кем я следил с самого твоего детства. Наглый, неуравновешенный сын. Но я не особо расстроился. Отдыхай и не думай о плохом. Скоро всё будет как раньше. Ты молодец.

Он встал и сделал то, от чего у меня сердце замерло. Поцеловал в лоб, потрепал по голове и ушел.

Они любят тебя.

Почему? Зачем?

Я же просто кусок мяса с умственной отсталостью.

***

Я знал, что как только меня отпустят таблетки, то всё станет хуже. Меня ими пичкали периодически, но в таких дозах, что нет, они не помогали. Всё началось с зеркала в ванной. Оно было в половину роста. Большая часть меня была в бинтах, но там где не замотано — шрамы. Шрамы и швы на плечах. Небольшой светлый был на скуле.

Я выглядел как один кусок грязи. Я даже не мог на себя смотреть.

И после этого всё пошло по наклонной.

Мне стало мерзко от того, что на меня кто-то смотрел или, не дай Дьявол, разговаривал. Я не мог говорить. Поэтому каждый раз, когда ко мне кто-то приходил, я делал вид, что спал. Меня тошнило от самого себя, мне казалось, что как только я открою рот для того, чтобы что-то сказать, меня в этот же миг вырвет.

Приходил чаще всего Азирафель. Два раза Босс, но он надолго не задерживался. Азирафель же сидел до последнего. Мне казалось, что его скоро начнут выгонять. И каждый раз, перед уходом, он целовал меня в лоб. А я не понимал, как он мог это делать. Целовать меня.

Ночами снились кошмары. Просыпался несколько раз за ночь. Иногда — с криком, иногда — без. Панические атаки накрывали от каждой мысли о произошедшем, если она длилась больше двух минут. Мелькали лица отца и Альфреда, снова кнуты, снова битое стекло.

Как-то раз при мне медсестра лопала ампулу, и меня накрыла атака от вида того, как бьется стекло. Мне казалось, что я больше не смогу жить нормальной жизнью. Я даже не мог воспринимать себя как человека. Я не смотрелся в зеркало, даже старался не смотреть на себя в экран телефона, когда я просто залипал на двадцать или тридцать минут, пялясь в него, и экран темнел. И я видел себя. Мне было мерзко.

Залипал я, кстати, часто. В стену или потолок. Или окно. На час или чуть меньше. У меня даже не было никаких мыслей в голове. Просто сидел, пялился и не думал ни о чем. Почти как сон или медитация.

Кошмары, панические атаки, навязчивые мысли и паранойя продолжали вылизывать меня с ног до головы. Я не хотел ни с кем разговорить, ни на кого смотреть и чтобы не смотрели на меня.

Только однажды ко мне снова пришла Анафема — обычно она пыталась дождаться, когда я проснусь — но в этот раз она аккуратно меня разбудила.

Я посмотрел на неё и тут же отвел взгляд. Мне захотелось самому спрятаться, закрыть лицо, лишь бы меня не видели.

— Я знаю, тебе тяжело, нам надо поговорить. Просто поговорить. Энтони, пожалуйста.

Я не мог. Иногда даже не отвечал врачам или медсестрам. Просто слова не вырывались из глотки. Она всё просила, всё говорила что-то из её этих штучек. Все эти слова про то, что всё нормально, и я — нормален, она хочет помочь мне, она всегда этого хотела, желала только лучшего.

Я ей так ничего не ответил. Я не мог. Правда. Не вините меня, это сложнее описать и понять, чем кажется.

Так продолжалось ещё неделю.

Азирафель принес мне ноутбук, мои джинсы, которые остались валяться у него и свою рубашку. Белую, чуть великую мне в плечах и спине, которую я заправлял за пояс брюк, а Азирафель говорил, что с ума от меня сходит, когда я так одет. А потом пытался раздеть. Смешно, да?

Мне было мерзко, когда медсестра обрабатывала мои раны, снимала швы, помогала помыть мне голову. Так отвратительно, черт возьми, от каждого касания. Я так отвратительно испуганно вздрагивал каждый раз, думая, что сейчас вот-вот должно чем-то ударить. Но ничего не было. Я привыкал к этому, стал дергаться меньше, но ощущение мерзости не проходило. Они не должны меня трогать, я — просто кусок избитого стухшего мяса. Зачем они это делают? Ах, да, им же платят за это… Тогда всё становится чуть понятнее.

Я мог выходить во двор, и иногда даже гулял там. Обычно после особенно длинных и мучительных панических атак.

Наверное, мое то крутое задание давно отдано другому. От мысли об убийстве меня уже не тошнило. Иногда даже хотелось рвануть к Альфреду, оживить его с помощью алхимии и вырвать пассатижами ему язык, раздробить кости, вырвать глаза. А потом к своему отцу, и позвать толпу мужиков, и самому сидеть и смотреть. Такие мысли меня даже почему-то успокаивали, но в остальную часть времени я боялся каждого шороха, шарахался всех и рыдал. Рыдал я тоже как-то неосознанно. Я мог просто смотреть что-то на ютубе и ощутить, как что-то мокрое с моего лица капало на экран.

Я ощущал себя ничтожеством. Просто подноготной грязью. Выродком. Я коснулся пальцами шрама под рубашкой. Ага, он знал, что писал.

Просто выродок, недостойный жизни. Я просто должен был сдохнуть ещё там, когда меня насиловали дружки отца. Тогда все было бы нормально.

Иногда накатывали новые приступы паранойи. Иногда Азирафель плакал, а когда уходил он — плакал я. Анафема тоже.

Я так хотел сдохнуть, черт возьми. Больше всего я хотел сдохнуть. Я не мог жить, не мог терпеть. Я ощущал себя таким ничтожеством, просто слабаком.

Я хотел как-то спрятать таблетки, что мне приносили, а потом сожрать их залпом. Но это каким-то образом заметила медсестра, и заставила меня пить при ней, а потом проверяла, сглотнул ли я всё, а не запрятал ли под язык.