Я сам удивился количеству слов, а Азирафель улыбнулся ещё шире и у него заслезились глаза.
Он резко попытался их вытереть и сказал:
— Прости, боже, я просто так давно не слышал твой голос, я так скучал, мне так было страшно.
Я попытался потянуться рукой к его руке, но она двинулась как оловянная. Азирафель сам придвинулся ко мне и взял мою руку в свою. С этими уродским гипсом на пальцах. Мне тут же захотелось вырвать свою руку, потому что как же уродливо она смотрелась на фоне рук Азирафеля. Светлая кожа, без шрамов, и вот моя. Но он, как прочитав мои мысли, сжал её чуть крепче, и все смотрел на меня так, будто всё остальное было совсем неважно. Возможно, для него это и было таковым.
— Прости меня, хотя можешь не прощать, я не заслужил. Но мне жаль, мне так жаль, — он поднял мою руку на уровень своего лица, поглаживая костяшки, а потом поцеловал. Черт возьми, да как ты можешь это делать? Как ты можешь трогать… это? Это даже не тело, а кусок мяса со скотобойни.
— За что ты извиняешься?
— Это из-за меня, все это, — он оглядел меня сочувствующим взглядом, — из-за меня. Он же мне мстил, а я, дурак старый, взял и отпустил тебя. Подумал: ой, какой я умный, заставил его принять антидот прямо перед ужином, теперь все будет хорошо, а в итоге, — он прервался, едва не задохнувшись в подступающей истерике.
— Я не злюсь.
Никто не виноват. Только я. Мне Босс говорил, мне и Азирафель говорил — не иди туда. Нет же, пошел, сам виноват. сам напросился. Значит, я такое и заслужил, раз настолько тупой, что сам кинулся в капкан. Зря он сделал, что в конце меня не убил. Такое тупое животное надо просто усыплять.
— Это пока, тебе сложно сейчас, потом, когда придешь в себя — тогда уже будет ясно. Но я приму любое твое решение, даже если ты меня видеть не захочешь, ты прав будешь. Я не знаю, боже, не знаю, что там делали. Твой Босс сказал, что если ты захочешь, то сам мне расскажешь, я только видел, — он прервался, — шрамы от кнута и в каком ты состоянии приехал. Боже, Кроули, столько крови, и ты, похудевший такой, бледный, не живой, осколок в руке так сжимал сильно, что врачи чуть пальцы разогнули, — он едва не рыдал, и у меня что-то в груди сжималось от боли глядя на него такого. — Прости, прости меня, я идиот!
— Не идиот, я люблю тебя. Ты не виноват.
Сейчас мне подумалось, что я точно его люблю.
Азирафель закачал головой, всё ещё сжимая мою руку своими обеими.
— Нет, не надо, ты в таком состоянии и не такое скажешь. Потом, придешь в себя, восстановишься, всё потом.
Не знаю, сколько мы так сидели. Он всё рыдал, всё просил прощения и что-то говорил, а я лежал и с трудом иногда что-то мог вставить, но как правило — просто лежал, смотрел на него и думал, что я всё равно бы ни за что его не отпустил. Даже если бы он на самом деле был виноват. Даже если он был в сговоре — не отпустил бы.
На какой-то миг в моей голове что-то щелкнуло. Мой отец. Я, лежащий на больничной койке. И он, рыдающий и просящий прощения. Это не было панической атакой. Это было пониманием. Разорвать, а потом просить прощения. Узнаю свой почерк, почерк своего отца.
Я подвис на какой-то момент, стеклянным взглядом уставившись на Азирафеля, но он не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
Если это действительно план? Если это не паранойя?
До меня снова дошел голос Азирафеля и я потерял все свои мысли:
— Всё будет хорошо, всё закончилось. Больше не будет больно. Совсем, — он смотрел мне в глаза и старался улыбаться. А мне было страшно от мысли, что все эти почти две недели он был в таком состоянии: рыдал, боялся и чувствовал себя виноватым. — Ты сейчас… сейчас точно нормально? Голова не болит? Спина? Плечи?
— Нет, ничего, рука затекла.
Я усмехнулся, а он ойкнул и аккуратно отпустил мою руку, но руки не убрал. Положил свою поверх моих. А я всё не понимал, почему он вообще трогал мою руку. Неужели ты не видишь, какая она уродливая?
Он заметил мой взгляд и спросил:
— Ты не хочешь, чтобы я тебя трогал? Тебе про…
— Нет-нет, — я перебил его и даже покачал головой. Она не особо болела, но делать резкие движения я не особо решался. — Шрамы… некрасивые.
— Если тебе не нравится, то некоторые можно снять лазером, какие побледнее, а другие, — он потянулся куда-то к одной из тумб, доставая белые листы. — Это твой Босс предложил. Он сразу сказал, что то, что у тебя на груди — ты захочешь убрать. Мне идея понравилась. Он предложил забить татуировками всё, а я подобрал пару эскизов. Вот этот, — он повернул ко мне рисунок змеи, которая плотно обвила руку, держащую яблоко, — на заказ. Она не очень броская, мне подумалось, что яркую ты не захочешь. Тебе нравится?
— Очень, — я кивнул с глупой улыбкой на лице.
— Вот, ещё есть, — он показывал мне дальше. Какие-то были со змеями, какие-то просто с разными фигурами, черепа были. Он даже в шутку показал мне один с искореженным черепом, сказав, что это — депрессия. Потом показал другой лист — с раздвоенным черепом. Расщепление личности. Он сказал, что может себе тоже набить. Будут парные тату.
Какое-то время я просто пялился на все эскизы и слушал голос Азирафеля, а потом опомнился.
— А что там, на моей груди?
— Я не знаю. Босс видел. Он от тебя первые пару суток вообще не отходил, насколько я знаю. У тебя тогда критическое состояние было из-за антидота и болевого шока. Я когда, кхм, в себя пришел, решил, наконец, увидеть тебя. Его встретил, а у него веки красные. Он очень тебя любит, Кроули. Не думай, что ты нужен только мне. Ещё Анафема приходила. Ругала тебя долго, а потом плакала.
Я пораженно моргнул.
Босс… рыдал? Из-за меня? Из-за моего критического состояния?
— Люцифер тоже винит себя. Он сказал, что ты тоже ему рассказывал про этот план, а он просто разозлился и отпустил тебя. А мы… мы ведь все знали, что тебе в последнее время тяжело из-за депрессии и наркотиков, ты всякое можешь сделать…
— Стой, а ты где был первые пару суток?
Он замялся и аккуратно сложил все эскизы. Снова положил их на тумбу и посмотрел на свои руки.
— Был Рафаэль. Он ничего не написал, я не уверен, что он вообще дома был, но Люцифер сказал, что он… отпросился к Альфреду. У него остановилось сердце после нашего диалога. Наверное, Рафаэль очень злой был. Прости. Я не знаю.
Я покачал головой.
У меня что-то встало в горле от мысли, что этот ублюдок отделался простой остановкой сердца. Нет, сначала надо было избить его так, чтобы в туалет не смог ходить, потом приделать статью педофилии, а потом — в тюрьму. Но было слишком поздно.
— Сейчас всё хорошо, правда же? — Азирафель улыбнулся и снова взял мою руку в свою. Я медленно кивнул.
— Те ребята… больше тебя не трогали?
— Нет, — он покачал головой. — Вроде, полностью нашли третьего соучастника. Но никто их не трогал на тот случай, если ты сам с ними захочешь разобраться.
Честно говоря, после пережитого я вообще об убийствах думать не хотел, а уж тем более о пытках. Но я ничего не ответил, потому что не был уверен, что у меня сейчас вообще адекватное состояние.
Наверное, по меркам социума — более чем адекватное. Лежу овощем и не опасен. Тут либо убить, либо периодически проводить такие профилактические разминки, чтобы держать меня в нормальном состоянии.
