Лучше бы впал и сдох сразу.

— Хочешь отдохнуть? Мне уйти?

Я не знал. Я хотел, чтобы он сказал, что он вовсе ни к чему не причастен, что он не виноват в том, что меня истязали шесть суток, что он просто не мог прийти раньше. Даже если это всё будет враньем, пусть скажет.

— Тебе страшно?

Я не знаю. Мне всё равно.

— Слушай, всё порядке, ладно? Я со всем разобрался. Если бы не Азирафель, то это бы затянулось на ещё дольше. Я знаю, тебе было тяжело, очень тяжело, это было слишком, такое время в таких условиях, но, послушай, всё кончилось, ладно? Ты в порядке. Всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо. Я во всём виноват. Не надо было тебя отпускать в таком состоянии.

Так это ты, сука, виноват? Ты? Так это по твоей вине я всё это время там валялся без воды, еды и с отравлением от антидота? Это из-за тебя они всё это делали? Наверное, по твоей команде, да?! А ты наблюдал? Через камеру или сидя рядом с Альфредом в том темном углу?

Я хотел себя одернуть, но было поздно. Сердце заколотилось как дикое, в глазах помутнело, мысли хаотично бились о череп. Опять стало больно. Опять кровь. Кровь везде. На гребаных белых простынях, на стенах и потолке. Моя кровь. Голова закружилась, дышать стало тяжелее.

И снова всё закружилось. Крики какие-то — наверное, мои — слезы, удары, мой отец, битое стекло… так много битого стекла. Дышать нечем было — будто в меня запихнули все-таки это битое стекло, прямо в носоглотку, и теперь я либо задохнусь, либо сдохну от кровотечения.

Я не знаю, сколько в этот раз длилась паническая атака, но в себя меня снова привела резкая тряска за плечи и свежий воздух перемешанный со своим запахом.

Открыв глаза — вернее, они и до этого были открыты, сейчас я просто смог видеть то, что было на самом деле — я заметил открытое настежь окно и стену напротив меня. И только потом ощутил сбитое дыхание у шеи и объятья.

Что-то не особо крепкое, но это были объятья. За плечи, руки не касались исполосованной спины. Одна была на целом (насколько это возможно) плече, другая — чуть у предплечья.

— Всё нормально, дыши, Энтони, дыши.

Голова закружилась. Я не хотел жить. Даже в руках, от которых пахло своим, я не хотел. Хотелось рыдать, впасть в истерику, а потом сдохнуть.

Но моя голова непроизвольно упала в сгиб чужой шеи, откуда ещё сильнее пахло чем-то своим. Я ощутил, как Босс опустил голову, как щетина теранулась о линию моей челюсти. Я снова вырубился.

В следующий раз в палате никого не было. Окно было открыто на проветривании.

Я открыл глаза и ощутил себя внезапно таким выспавшимся. Не было никакого лица отца, странного запаха и серых стен. Только я. Свежее постельное белье. Капельница. Я даже пристегнут не был и мог лежать на спине. Даже ничего не болело.

Интересно, сколько я так валялся, что аж раны на спине более-менее затянулись?

Я глубоко вдохнул. Дышать больно не было. Неужели даже ребра не сломали? Ничего себе.

Я не мог разобрать, были ли те воспоминая про Босса иллюзией или это и вправду он.

Он так волновался? Настолько? У него руки тряслись.

Я повернул голову. Стояли цветы. Свежие. Принесли, наверное, где-то в последние несколько часов, не раньше. Рядом, под вазой, лежала записка. Я с трудом поднял руку (она двигалась!) и достал её.

«Выздоравливай, я скучаю!»

Тут даже не нужно было подписи, почерк Азирафеля я всегда узнаю. Я положил её обратно и уставился в потолок. Да, наверное, теперь у меня будет много времени, чтобы…

возненавидеть себя.

В голову по-прежнему навязчиво лезли все лишние воспоминания, но не до панических атак. Это даже не было похоже на флешбеки.

На секунду мне стало мерзко от самого себя, но такие мысли особо долго продержаться в моей голове не смогли.

Я посмотрел на свои руки, на голую кожу, видневшуюся из-под короткого рукава больничной робы. Капельница. И шрамы. Я поморщился. Черт, как же мерзко и отвратительно. Дьявол, надо с ними что-то сделать. Отрезать руки, например.

На пальцах был гипс.

Я провел языком по ряду зубов. Тех зубов по-прежнему не было и я поморщился от воспоминаний. Меня передернуло от мысли о том, как жело билось о зуб.

В голове было на удивление ясно. Больно не было.

Я ощутил подвох.

Подвоха не было. Ничего не было. Какое-то время я лежал не двигаясь, ощущая такое чувство спокойствия, что аж странно было. Я догадывался, что это всё таблетки, и это всё пройдет. Потом что-то да начнется. Я же просто трусливый слабый кусок дерьма. Потом начнется паранойя, панические атаки, желание сдохнуть. Да-да, чего ещё от меня ожидать? Просто ноющий слабак.

Дверь открылась. На меня посмотрел, видно, мой лечащий врач.

— Можете говорить?

Откуда мне знать?

Я прочистил голосовые связки, и что-то похожее на голос действительно вырвалось из моей пасти.

— Отлично. Вы приходили в себя несколько раз, но никогда не шли на контакт.

— Сколько… — я опять откашлялся, ощутив боль. Где именно, так и не понял. — Сколько суток прошло?

— Пятнадцать. Давайте-ка я всё проверю.

Он что-то глянул на капельнице, проверил мой пульс, зрачки, зрение, слух, реакцию. Что-то поспрашивал, а потом как опомнился:

— У вас там посетитель, хотите увидеть? Сейчас не совсем то время, но он сидит здесь с утра. Ждет, когда вы проснетесь.

Я кивнул.

Не знаю, кто там. Даже если Альфред — срать. Вспорю себе вены разбитой вазой. Чем угодно. Срать. Пока я под таблетками, мне срать. Я снова посмотрел на свои руки и поморщился. Стало мерзко от осознания, что в этом всё мое тело. И ещё дрянь какая-то написана на груди.

Дверь снова открылась и я уставился на Азирафеля. Если бы я только мог, я бы подскочил и обнял его. И зарыдал. Но я не мог, поэтому просто пялился на него, застывшего, будто боящегося меня. Я ощутил, как у меня защипали глаза.

— Можно?

Господи, что за бред ты спрашиваешь, тебе всегда всё можно. Хоть прямо здесь меня изнасилуй, а потом избей кнутом, я уверен, это всё равно будет приятнее. Можно, всё можно.

Этого вслух я сказать так и не смог, мне бы просто дыхания не хватило. Поэтому я просто кивнул.

Он взял стул и сел напротив меня, улыбнувшись мне. Его глаза были такими же уставшими, как у Босса, но ещё более отчаянными и несчастными. Казалось, он всю эту неделю не спал. Он смотрел на меня так, будто бы любил каждую секунду своей жизни. Каждый выдох и вдох. Возможно, так оно и было.

— Как ты себя чувствуешь?

Я лишь на секунду помедлил, проверяя на месте ли, блять, мои связки, а потом сказал:

— Хорошо. Намного лучше, чем было. Я даже могу лежать на спине.