Меня перевернули на исполосованную спину, и я заскулил от боли. Закинули ноги на плечи и снова двинулись бедрами вперед. Кто-то потянул меня за волосы, заставив откинуть голову, засовывая член в глотку аж до самого основания, начиная ритмично драть в рот. Я задыхался, давился собственной слюной. Слюна смешивалась со смазкой и слезами. Пачкала волосы. На шее сомкнулись чьи-то руки, придушившая. Я ощущал жжение, ужасную боль. Унижение. Дикое невероятное унижение.

Я не знаю, сколько это длилось. Я уже не понимал, был ли я там, в руках своего отца, на деревянном столе, на посеревших простынях, на металлическом столе или вообще в аду. Я только разбирал руки, грубые толчки и твердость члена. Декорации уже не имели смысла, все смешалось в один порно-ролик.

Только где-то на секунду или две я оказался на бледно-бежевом постеленном белье. Меня поцеловал Азирафель. Я слышал его шепот: «ну, потерпи немного, хорошо? Совсем немого, и это уйдет».

Я поверил ему. Я поверил, что если потерплю, то всё будет хорошо. Он придет ко мне. Или Босс придет. Или они придут. И я слезу с наркотиков, со всего слезу, буду самым хорошим и примерным гражданином. Займусь благотворительностью и возьму собаку из приюта.

Эти три секунды кончились так же быстро, как и начались, и это был не Азирафель. Это был какой-то мужик, а я, оказалось, потерял сознание от боли.

В горле пересохло, лицо было мокрое от слез, слюны и пота. Руки дрожали. Я лежал прямо на спине, и я уже не ощущал боли.

В смысле, нет, ощущал. Боль была. Была только она.

Разная боль объединилась в одну. В спине, в голове, в горле, на заднице или ногах — это просто было одной волной боли. Однородной.

— Ещё час, ладно? — кто-то крикнул.

Ещё час?

Значит, прошел уже один час? Или больше? Два? Три? Сколько?

Я ощущал, что у меня нет сил даже на то, чтобы думать. Только лица этих парней изредка менялись на лицо моего отца.

Меня кто-то дернул за лодыжку и я повалился на холодный пол. Рядом валялся разбитый стакан, и тошнота и страх подкатили к горлу.

Кто-то стал мне на ребра, и они о чем-то говорили, но я так и не понял, о чем.

«меня поражает то, насколько ты идеален».

Нет, уже нихрена не идеален. Теперь Энтони Дж. Кроули — простой кусок мяса. Бить и трахать. Всё как в десять лет. Ничего не изменилось. Только толпа мужиков стала меньше, но ран — больше.

Я смотрел в сторону, ничего толком не видя и не разбирая.

А потом уже знакомая боль долбанула мне по ребру до колена. Я дернулся, но меня до сих пор приминали ногой к полу. И ещё раз. И ещё. Удары менее поставленные, менее жгучие, может, даже шрамов не останется. Ха, блять хуле тебя волнует, останутся или нет. Ты сдохнешь через сутки или двое. Не сдохнешь здесь — убьешь себя сам. Пусть хоть лицо тебе изорвут, какая разница?

Стоило мне об этом думать, как кончик хлыста больно попал прямо по скуле и мне даже хватило сил интуитивно схватиться за неё. Тело снова зажило своей жизнью, мне даже удалось убрать чужую ногу в ботинке со своих ребер. Удары шли разнообразно, что-то сильнее или слабее, по разным частям тела. Почти всегда попадало по ребрам и бедру. Я пытался отползти, прикрыться, сделать хоть что-то, но ничего не помогло. Боль была одинаково сильной. Она уже даже не менялась, не была разной. Только одна боль. Я начинал сходить с ума, не понимая, кто я и что я. Где я и кто рядом. Почему мне больно и от чего. Я не чувствовал тела, не чувствовал собственных мыслей. Только удары кнута о мое тело. Мое ли это тело? Я не знал.

Все тело жгло, болело, голова раскалывалась и жутко тошнило. Я снова пытался отползи, без цепей это было сделать чуть легче. Я напоролся рукой на стакан и резко одернул её, как от огня.

Кто-то заметил это и встал на стакан. Стекло раздробилось на мелкие кусочки, а потом, синхронно с ударом кнута, кто-то встал мне на шею, и я повалился плечом в стекло, пытаясь хотя бы не упасть на спину. Стекло болезненно впилось в кожу, буквально врезалось туда гвоздем.

Ещё один удар кнутом, ещё сильнее нажим ногой и меня вдавили туда и спиной. Осколки врезались в незажившие раны, и тут я уже заскулил в голос, едва не подкидываясь от боли, пытаясь вырваться, убежать. Куда? Тут некуда. Все тело пронзило дикой судорогой, сменяя одну боль на другую. На намного более сильную. Я рыдал навзрыд, орал, дергался. Тело вновь и вновь вздрагивало в судорогах, перед глазами, мелькали яркие вспышки и мушки, меня тошнило, я снова переставал чувствовать собственные мысли. Мыслей не было. Я был животным на скотобойне. Ни сознания, ни прав, ничего. Только боль. Только ощущение того, как стекло лезет под кожу, проникает туда, как яд. Как резь прерывает все, окутывает тело.

Снова всё перестало иметь границы.

Снова отец, стоящий надо мной, снова его голос. И вновь кидает обратно, к кнуту, к стеклу, к вспышкам боли перед глазами. Мне казалось, что я весь, полностью, облит своей кровью, слюнями, слезами и потом. Чужой спермой. Может, ещё и своей. Не знаю, кончил ли я хоть раз.

Я снова будто смотрел на это со стороны. Мое тело дергалось, пока кто-то держал меня, избитого, истерзанного на этом стекле, а другой лупил кнутом до того, что я уже не мог дышать, не то что кричать. Кнут разрезал воздух наравне с моими криками. Я перестал чувствовать окончательно. Казалось, что даже боль перестала быть чувством, а стала просто шумом. Однородным шумом в моей голове. Меня рвало и выворачивало, подкидывало в судорогах. Я не мог двигать ногами или руками осознанно, все мои движения — лишь интуитивные дерганные движения тела в попытке уйти от боли. Я не мог от неё уйти. Не имел права. Поэтому стекло только глубже проникало в кожу, а хлыст лопал её на мои руках, бедрах и торсе.

Я плохо слышал, ничего толком не видел, только воспоминания и однородное чувство боли везде, и лишь на секунду — особенно-жгучее в тех местах, когда кнут попадал по коже или стекло хоть на миллиметр сдвигалось во мне.

— Хватит, блять, он же сдохнет сейчас!

Я не был уверен, что это не моя галлюцинация. Но всё и вправду прекратилось. С меня убрали руки и ноги, и я спешно перевернулся на другой бок, пока что не покореженный. Я думал, что вот-вот потеряю сознание. Я ещё пытался поднять голову, чтобы увидеть, кто из них всех проявил толику благоразумности, но отключился.

Слава Дьяволу. Может, в этот раз я умру.

Не умер. Я очнулся снова на стальном столе, застеленным белой окровавленной наволочкой. Я подумал, что это всё снова продолжится. Сейчас кто-то засунет в мою задницу и рот член, кто-то начнет лапать, кто-то бить.

Но нет, никаких членов. Запах медикаментов и чувство боли по всему телу. Особенно в плече. Я подумал, что меня спасли и я в операционной, но, открыв пошире глаза, я обнаружил всю ту же стену. Что-то коснулось моего плеча и я крупно вздрогнул.

— Тише ты, я с иглой работал два или три раза, сейчас как пришью тебя к этой простыне.

Что-то шикнуло на меня сверху. Таким спокойным голосом, без шипения, ненависти и злобы, что я даже как-то успокоился. Уставился в стену и понял, что я все ещё здесь. Нет никакого Азирафеля. И Босса нет. Никто не пришел. Никто не придет. Потому что что я сам виноват, сам сюда пришел, хотя мне говорили этого не делать.