Кто-то схватил меня подмышки и кинул на стол так, что я больно врезался тазовыми косточками в край стола.

Блять. Нет-нет. Нет-нет-нет. Не сейчас. Ни за что. Никогда. Не снова.

Едва я успел выпрямиться на руках, чтобы врезать ему локтем, как меня вдавили обратно, больно вжав меж лопаток, в разорванную кожу, из-за чего я едва не заскулил от боли. А может я и заскулил. Не помню. В глазах вспыхнуло что-то. Яркое и мутное. Затошнило. Тошнить нечем. Наверное.

Я снова оказался там. На том столе. Деревянном и старом, застеленном старой затертой клеенкой. И снова мерзкий склизкий язык за ухом. Снова руки. Снова члены. Снова голоса. Снова мерзкие запахи.

А потом я понял, что язык был не моей галлюцинацией. Это происходило на самом деле. Я попытался дернуться, но меня сильнее вдавили в стол.

— Слушай, а ты точно ему дал что надо? Буйный.

Голос сверху. Я ощущал своей кожей чьи-то блядские губы, чей-то язык. По затылку и ниже. Я с трудом подавил в себе всхлип, когда он прошелся по не зажившему следу от кнута. Жгло, сука, нереально. Даже сильнее, чем налет мерзости от понимания, что со мной собрались делать.

Не просто избить. Им этого мало.

Надо унизить.

Голос Альфреда раздался из-за угла. Он снова просто наблюдал.

— Он такой сам по себе. Дерганый очень. Наркоман же.

Надо мной хмыкнули. Голос раздался у уха:

— Люблю активных.

Кто-то сверху сказал:

— Ну, я вижу, за что платил.

Ах ты ж сука, так ты ещё за это деньги взял. Ты, сука, взял деньги за то, чтобы меня изнасиловала орава мужиков, охуеть. Блять, не дай Дьявол ты меня живым выпустишь. Хоть слепым, хоть глухим, хоть без ног и рук. Я тебя, блять, достану, молотком тебя в порошок превращу, подожгу, блять, запру в чулане с гниющим трупом. Не дай, блять, Дьявол, ты оставишь меня живым, тюрьма тебе покажется райским местом после того, что я с тобой сделаю. После этого, то, что ты сделал со мной, покажется тебе детским садом.

Мне очень понравилось его проклинать и все такое, но не особо таким позанимаешься, когда тебя лапают, трогают и вылизывают. Теперь я примерно понял то, как ощущают себя порноактрисы. Только у них хотя бы спина не разорвана в клочья и пальцы не сломаны. И все зубы на месте.

Кто-то зажал мои руки за спиной, кто-то пытался стащить штаны, кто-то шутил, кто-то пытался мне что-то сказать.

Я даже не вырывался. Сжал зубы и пытался не думать об этом. Я выучил это, если дергаться — будет только больнее. Надо потерпеть, и все закончится быстро. Каждый кончит и уйдет. Я перегрызу себе вены. Я сделаю это зубами. В теории, можно откусить кожу, и я это сделаю.

Я ощутил тяжелое дыхание у шеи, и кто-то поцеловал, блять, за ухом, сделал это так максимально нежно, что меня чуть не вывернуло.

Это ж сколько они заплатили за часок изнасилования, чтобы так теперь нежиться со мной? Жалко, что ли?

Кто-то, кто стоял сзади, и все терся членом сквозь штаны о мою голую задницу, провел пальцами — аккуратно, слишком аккуратно — по пояснице. Проводил около ран. Кто-то другой все пытался пристроить мою голову так, чтобы ещё и засунуть в мой рот член. Ага. Круто. Вот, Кроули, хотел, чтобы тебя избили, выломали тебе ноги и сломали пальцы? Хотел? Получай. Давись этим.

Мне подумалось, что если бы это все делал Азирафель, как я и хотел, то это было бы куда приятнее. В то время, как кто-то снова принялся вылизывать мою исполосованную спину, я думал о том, что Азирафель бы даже кнутом бил так, что это было бы приятно.

Кто-то подгонял того, что стоял за моей спиной.

Я старался молчать. Не говорить лишнего. За каждое слово могут трахнуть в два ствола, а потом я сдохну от разрыва прямой кишки. Не то чтобы мне не нравилась часть про сдохну, но вот про два члена — не очень.

— Да что ты с ним возишься, ран никогда не видел?

Ну, хоть кто-то это спросил, потому что мне самому надоело, что меня каждый раз передергивает от его языка на мне.

— Я бы оставил их ещё больше, — прохрипел он.

— Можешь заплатить — и наделай новых, — подал голос Альфред. Я широко раскрыл глаза. Нет-нет, только не новые удары, я не выдержу, на моей спине нет живого места, я не смогу это выдержать.

— Обязательно.

Меня пробрал холод, а потом раздался звук от ширинки. Я зажмурился, и меня ещё с пять минут вертели на этом столе, больно ударяя косточками о край металлического стола. А потом пихнули член в лицо, пока мужик сзади пользовался пальцами. Спасибо, блять, что хотя бы не решили превратить мою задницу в британский флаг. Очень, блять, было бы патриотично.

Я благодарил Дьявола, что не сказал ничего из этого вслух, иначе бы они реально бы порвали не только задницу, но и всего меня.

Кто-то потянул меня за волосы, и снова — запах хлорки, нездоровый серый цвет, невозможность дышать. Давление на моей голове, на затылке, и член отца, орудующий во мне. Толчки грубые, сильные, глубокие. Какие-то фразы про то, что «потом спасибо мне скажешь, что научил тебя с раннего возраста, как баб драть надо, вот, учись, надо именно так: глубоко, быстро, ритмично. Хватит, блять, хныкать».

И удар по затылку.

Я вынырнул из забытья, пытался поглубже вдохнуть, и тут же сморщился. Это был не член отца. Это был член того мужика. Больно, сука, нещадно. Не так больно, как кнут, если честно, так что на фоне вчерашнего вообще неплохо. Только внутри все сворачивается от страха, дышать сложно и в ушах звенит.

Я задыхался, захлебывался слюной и чужим членом, пока этот, блять, любитель кнута и жесткого секса, вдалбливался так жестко, что перед глазами вспыхивали цветные пятна. Я снова задыхался, и снова ничего не слышал, и снова падал в руки к отцу. Меня снова связывали, снова били пряжкой ремня, снова насиловали по кругу.

И снова я возвращался. Меня окружал запах виски, спермы и пота. Руки на бедрах, на плечах, на волосах. Кто-то брал жестче другого, кто-то наоборот.

А потом опять. Снова толпа мужиков, снова мне одиннадцать, снова сорванные голосовые связки и заплаканное лицо.

Потом опять. Снова брали, снова заталкивали член в глотку, лапали, трогали, целовали, вылизывали, будто бы хотели сожрать. Били головой о стол, ударяли по бедрам, ногам, лодыжкам, заднице, исполосованной спине, заставляя уже кричать. Брали без разрешения, не давая прийти в себя — один сменял другого. Глубже, быстрее, сильнее. Ударялись тазом о задницу, шлепали, полноценно ударяли. Заталкивали член в глотку до влажных звуков, до того, что я задыхался и ощущал, как сводят лицевые мышцы. И снова сперма — на моей заднице, на моем лице и в моей глотке.

Шлепки сменялись ударами, руки менялись на кожу ремня, ударяя по заднице и рукам, иногда — ногам. Кто-то бил по лопаткам, из-за чего в ушах звон стоял, и я снова начинал рыдать от дикой боли, потому что раны не были зажившими, и это было так больно,так чертовски больно, будто бы током били по мясу.

Кто-то поцеловал. Заставил опереться на ослабленные руки и поцеловал. И в этот же момент кто-то вдарил ремнем по спине. Я заскулил и упал на грудь, сжав кулак, не взирая на боль из-за пальцев. А боль стояла адская. И везде. В ушах, в голове, в легких, в спине, в заднице, в груди, в ногах.