Я не чувствовал спины, не чувствовал рук. Будто вообще всё кончилось, были только моя кожа, мои мышцы и тело. Истерзанные и исполосованные. Только кровь и пот. И крики — звонкие, визглявые — стоящие у меня в ушах, и я даже не мог разобрать, что это мои крики.

Я по-прежнему был не собой. Только боль. Тело дергалось, пыталось уйти, сгибалось сильнее, пыталось выпрямиться, ноги подкашивались. Я падал, и снова все с начала.

Просто кусок мяса, который били снова и снова. Два удара превращались в десять, десять — в сто.

Это не имело начала или конца. Я ощущал вместо своей кожи одну большую рану.

Наконец, все оборвалось. В тот момент, когда я все-таки повалился на колени — резко, быстро, одним движением тела, теряющего сознание — и плечи пронзило другой болью. Такой дикой болью, что крик, который вырвался из моей глотки не был человеческим. Ага. Все-таки вывихнул.

Удары прекратились, а я повис в неестественной позе, ощущая, как жжет вся кожа, как болят плечи от того, как вывернулся сустав.

Альфред вроде что-то сказал. Я не слышал. В ушах был только шум крови и крик отца. И собственные крики, перемешенные с рыданиями. Я ощущал удары по щекам, но их не было. Я стоял там, в своей комнате, и ощущал, как меня бьют ладонями так размашисто и сильно, что голова отворачивалась едва не без щелчка. Я снова был не тут.

Потом меня вернули.

Когда я был уже тут, мне вправили кости. Боль была такая дикая, что я заскулил в грязный пол. Всё лицо было мокрое от пота, слез и слюны. Липкая кровь стекала по спине. Кто-то выкинул около меня окровавленные перчатки.

Моего тела не было.

Было только сознание, которое испытывало такую боль, о которой я не знал.

Я хочу домой. Хочу к Азирафелю. Буду слушаться и Босса, и его. Слезу с наркотиков, буду ходить к Анафеме. Не будет никаких пыток, никаких убийств. Уйду со своей работы, пойду работать в офис.

Хочу к нему, к Азирафелю. Чтобы он обнял меня, поцеловал в лоб и сказал, что он здесь, а значит это что-то означало.

Хочу чай. Гребаный зеленый чай. Не хочу больше боли. Не могу терпеть.

Я снова пришел в себя, когда меня потянули за волосы и ударили по щеке. Ударом, конечно, на фоне всего этого, не назовешь даже с большой натяжкой.

Из-за боли я не мог не то что чужую речь воспринимать. Я даже свои мысли не понимал.

Тот мужик, что бил меня кнутом, смотрел в глаза. Он спросил:

— Что ты, блять, хочешь?!

Это я чего хочу? Я?! Это вы, блять, чего хотите, мать вашу?!

Потом до меня дошло, что у него просто не получалось до меня докричаться. Он спрашивал, нужно ли мне что-то. И я с трудом попросил воды.

Этот гребаный садист, чертов выродок, приподнял меня за плечи так аккуратно, что мне тошно стало. Он трогал там, где не было ран. Помог мне встать. Он делал это всё с такой нежностью, будто он — приехал из скорой помощи. Будто бы это не он только что делал из меня кусок говядины, из которой потом сделают стейк.

Альфред смотрел за всем этим с самой очаровательной улыбкой.

Мужик отошел, а потом снова вернулся ко мне. Попридержал мне голову, влил воду. Дал сглотнуть и снова влил. Мне захотелось его ударить, потому что, сука, что там у вас ещё есть? Ты же явно будешь делать со мной что-то ещё. Что? Раздробишь мне кости? Так же, как это делал я, пото…

Ах, вот оно что.

Карма, да? За все мои фокусы, за все мои пытки и унижения — вот, жри, чувствуй то, что чувствовали они. Я чувствовал.

И хотел умереть.

Потом меня куда-то оттащили, и я снова вырубился.

Когда я очнулся ещё раз (я не хотел, клянусь Вам, я не хотел, я хотел умереть, не жить, я больше не мог), то тут же зашипел. Я резко повернулся на бок, убирая вес с изуродованной спины. Мало мне шрамов было.

Открыть глаза было нереально, но я ощутил, что у меня свободны руки. Я провел ей по груди, старясь не дергать сломанный палец. Заживали буквы, чтобы оставить за собой или мерзко-розовый, или бледный остаток в виде кривых букв.

Я открыл глаза, видя перед собой только серые стены. Темно хоть глаз выколи.

Опустил голову вниз, но букв разглядеть так и не смог. Было жутко холодно, и я попытался встать. У меня это даже вышло. Шатало. Жутко шатало и я схватился за какой-то шкафчик. Он проскрипел, но много шума не наделал. Из освещения была только настольная лампа в другом конце.

В голове щелкнуло и я со всей возможной силой, с которой мог, кинулся вперед, к скальпелям. Я перережу себе вены. И глотку. Просто сдохну прямо здесь, в своей крови, и хрен, что они мне сделают.

Сколько прошло? Сутки? Двое? Почему Азирафель не пришел? Не позвонил Боссу? А если по дурости вломился сюда и его застрелили?

О, Дьявол. От таких мыслей мне стало ещё хуже. Спину и живот неприятно стягивало от засохшей крови. Я обнаружил, что всё было спрятано. Никаких инструментов. Я попытался подергать ящики, но ничего.

У самого потолка было небольшое окошко. Через него даже собака не пролезет, не то что я.

Я все шлялся, шатаясь, в поисках хоть чего-то, чем можно порезаться, или, может, веревки. Ничего. Ничего не было.

Я шатался так ещё какое-то время, ощущая головокружение. Осознав, что тут нет ничего, меня снова накрыла паническая атака. Я не задыхался, но снова видел своего отца, слышал эти запахи, ощущал их руки. Всех. До единого. Вместо их лиц были маски. Всё плыло, а меня шатало из стороны в сторону. Я пытался удержаться, чтобы не упасть, но из-за сломанных пальцев с трудом мне хватало сил даже на то, чтобы что-то сжать в своей руке. Я чуть не повалился.

Придя в себя, я обнаружил, что свет включен. Моё лицо на столе, будто кто-то собирался перерубить мне шею. Это лучшее, о чем можно было просить.

Я с трудом открыл глаза, пытаясь утереть рукой натекшую слюну.

Блять, кто-нибудь. Люцифер? Азирафель? Вы не могли меня оставить, черт возьми. Или он был серьезен? Он действительно не собирался меня вытаскивать?

Черт возьми, такую смерть я и заслужил. В этих стенах, от пыток. Не сдохну тут — сдохну там. Как только окажусь в больнице, спизжу таблеток и наглотаюсь ими.

Я оперся на руки, с трудом выпрямляясь, ощутив, что пахнет куревом.

Альфред стоял буквально в метре от меня со стаканом виски. Поодаль от него было три или четыре незнакомых мне мужчины. Не тот, что лупил меня кнутом, а потом любовно придерживал меня за голову. Глядя на этих, мне подумалось, что я соскучился по тому парню.

Вот так и работает стокгольмский синдром. Достаточно того, чтобы тебе помогли выпить воды, чтобы забыть эти измывания. Спина болела, пульсировала этой болью. Мне казалось, что от любого движения какая-нибудь рана снова закровоточит.

Альфред сказал кому-то:

— Потрепался.

— Красивый всё равно.

— Ага.

Мне показалось, что я знал того мужика справа, но видел все с трудом из-за того, что не отошел от панической атаки. Я повернул голову влево. Дверь была заперта. Снова.

А потом я пожалел о том, что проснулся сегодня в два раз сильнее, чем в другие мои пробуждения.